страницы А.Лебедева [pagez.ru]
Начало: Тексты, справочники и документы

М. Новоселов
Спасение и вера по учению католическому и протестантскому [1]

Оглавление
Предисловие к изданию 1913 г.
Введение
I. Правовое жизнепонимание в католичестве и протестантстве
II. Правовое жизнепонимание пред судом Св. Писания и Св. Предания

Предисловие к изданию 1913 г.

"Мы должны понять западные исповедания и оценить их с точки зрения истинно-христианского учения. Говоря, что нужно понять их, мы отчасти определяем и самый метод исследования. Если мы будем только указывать частичные уклонения этих исповеданий от истины, будем на основании Св. Писания и Предания опровергать каждый пункт за пунктом их вероучения, то мы западных исповеданий не поймем, а не понявши их, никого в их ложности не убедим: всегда останется возможность предполагать в наших доказательствах незаметную уловку, а в неудаче противника - только временный недосмотр или неопытность. Нужно обнаружить самый корень болезни, нужно понять западные вероисповедания в их основном мировоззрении, выяснить их жизнепонимание, которое производит все эти нездоровые симптомы: тогда частные пункты, пожалуй, не потребуют и опровержения. Жизнь - такой предмет, о котором может судить всякий, у кого есть разум и совесть, есть неизвращенное нравственное сознание. Догматических рассуждений кто-нибудь может не понять, исторических свидетельств можно не знать, а жизнепонимание у всякого перед глазами: стоит только сравнить его с Христовым учением - и ложность инославия доказана, равно как понятно и происхождение всех его частных уклонений".

Предпосылая настоящему выпуску вышеприведенные слова архиепископа Сергия из его статьи "Отношение православного человека к своей Церкви и к инославию", мы в то же время обращаем внимание читателя, на предисловие к 31-му выпуску, разъясняющее основную задачу целого ряда выпусков, начинающихся 31-м, с которым органически связан 32-ой.

Введение

Существенное отличие западных вероисповеданий от православия не в отдельных догматах, а в общем воззрении на христианскую жизнь

Кто хочет узнать истинное существо католичества, протестантства или православия, тот должен обратиться не к теоретическому их учению, а к их понятию о жизни, к их учению, именно, о личном спасении, в котором (учении) это понятие ясно выражено, - тот должен опросить каждое из вероисповеданий, в чем оно полагает смысл жизни человека, его высшее благо. Догмат о filioque, несомненно, касается краеугольного камня нашей веры, - но выразил ли он, этот догмат, все католичество, и можно ли думать, что с устранением его западное христианство пойдет на примирение с нами? Устранен будет только один из многочисленных пунктов разногласия, только одним из многочисленных поводов к пререканиям будет меньше, а разделение не ослабеет нисколько. Ведь, не от filioque католичество, а наоборот. Догмат о папстве, конечно, составляет основную пружину, так сказать, душу католичества, но, опять-таки, не от папства произошло извращенное католическое жизнепонимание, а от этого последнего - папство. Иначе не объяснить, почему и каким образом папа нашел и находит себе в западном мире столько покорных, фанатически преданных ему слуг и стольких безгласных последователей. Точно так же не вследствие отвержения таинств и церковного предания и не вследствие преувеличенного понятия о падшей природе человека, -протестанты пришли к своему призрачному, фиктивному спасению, а, наоборот, исказивши самое понятие о жизни, они должны были последовательно исказить и все церковное устройство и учение. Предположим, что все ошибки в учении и устройстве будут исправлены, - искаженное понятие о жизни докажет, что эти исправления только на словах, - чрез несколько времени протестанты должны будут создать на место устраненных новые искажения, новые ошибки.

Точно так же и православие узнается не из его теоретического учения. Отвлеченные положения и формулы по самой своей отвлеченности одинаково неудобопонятны, Неудобопредставимы для человека, будут ли они католическими или православными. Разве прямая логическая нелепость обнаружит несостоятельность инославной системы. Как выражение именно объективно данной истины, православие всего более и глубже познается там, где оно всего непосредственнее соприкасается с этой объективной истиной, с областью действительного бытия: в своем описании действительной жизни человека, в своем определении жизнецели и основанном на этом последнем учении о личном спасении. Только окончательно усвоивши себе православное учение о жизни, можно вполне (не логикой только) убедиться в непреложной, безусловной истинности православия, - можно понять, наглядно уразуметь эту истинность. После же этого получат свой глубокий, полножизненный смысл и все те теоретические положения, все те догматы, которые раньше казались лишь безразличными метафизическими тонкостями. Все это будет одно и то же, единое по духу и идее, учение об истинной жизни, - только на этот раз жизнь рассматривается не для человека, а в своей объективной данности, сама в себе.

В этих азбучных истинах пришлось убедиться на деле и мне при написании моего сочинения. К вопросу о личном спасении я приступил на первых порах с интересом чисто теоретическим. Мне хотелось выяснить себе вопрос этот, просто как темный, запутанный пункт вероучения, трудно поддающийся определению. Как точнее выразить наше учение о спасении? Что православному нельзя говорить так, как говорят католики, это известно; что ему еще менее можно говорить так, как говорят протестанты, это тоже выше всякого сомнения, - но как он должен говорить?

Значение святоотеческих писаний для уяснения православного учения о спасении

Чтобы дать себе отчет в этом, я стал читать творения свв. Отцов Церкви. Читал я их не только потому, что принимал их, так сказать, канонический авторитет, не только в качестве обязательного для всякого христианина церковного предания. Моя мысль была несколько иная: я искал в творениях свв. Отцов описания и разъяснения жизни по Христу, или истинной, должной жизни. Мы знаем, что Иисус Христос принес нам прежде и главнее всего новую жизнь и научил ей Апостолов, и что дело церковного предания - не учение только передавать, но передавать из рода в род именно эту зачавшуюся с Христом жизнь, передавать именно то, что не передается никаким словом, никаким письменем, а лишь непосредственным общением личностей. Теоретическое учение только обобщает и возводит в систему это учение о жизни. Поэтому Апостолы и выбирали своими преемниками и заместителями людей, именно наиболее преуспевших, наиболее сознательно и прочно усвоивших себе возвещенную им жизнь Христову. Поэтому и Отцами Церкви признаются не те из церковных писателей, которые были наиболее учены, наиболее начитанны в церковной литературе, - Отцами Церкви признаются писатели святые, т.е. воплотившие в себе ту жизнь Христову, хранить и распространять которую Церковь получила себе в удел. Если же так, то составить себе правильное понятие о православии можно не разбором его основоположительного, отвлеченного учения, а именно наблюдением над этой реальной жизнью по Христу, которая хранится в Православной Церкви. А так как признанными носителями, воплотителями этой жизни, этого жизненного предания были свв. Отцы, в писаниях своих подробно толкующие эту жизнь, - то естественно к ним для наблюдений и обратиться. Я так и сделал.

Противоположность христианского святоотеческого мировоззрения мировоззрению юридическому, западному

Чем больше я читал свв. Отцов, тем для меня становилось все яснее и яснее, что я вращаюсь в совершенно особом мире, в кругу понятий, далеко не похожем на наш. Я стал понимать, что разность православия и инославия заключается не в каких-нибудь частных недомолвках и неточностях, а прямо в самом корне, в принципе, что православие и инославие противоположны между собой так же, как противоположны себялюбие, жизнь по стихиям мира, ветхий человек - и самоотверженная любовь, жизнь по Христу, человек обновленный. Предо мной встали два совершенно отличных, не сводимых одно на другое, мировоззрения: правовое и нравственное, христианское. Первое я назвал правовым, потому что лучшим выражением этого мировоззрения служит западный правовой строй, в котором личность и ее нравственное достоинство пропадают и остаются только отдельные правовые единицы и отношения между ними. Бог понимается главным образом Первопричиной и Владыкой мира, замкнутым в Своей абсолютности, - отношения Его к человеку подобны отношениям царя к подчиненному и совсем не похожи на нравственный союз. Точно так же и человек представляется в его отдельности: он живет для себя и только одной внешней стороной своего бытия соприкасается с жизнью общего, - только пользуется этим общим; даже и Бог с точки зрения человека является только средством к достижению благополучия. Началом жизни, следовательно, признается себялюбие, а общим признаком бытия - взаимная отчужденность всего живущего. Между тем, по мысли свв. Отцов, бытие и жизнь в собственном смысле принадлежат только Богу, который и носит название "Сый", - все же остальное, все тварное существует и живет исключительно своим причастием этой истинной жизни Божией, этой вожделенной Красоте, по словам св. Василия Великого. Бог, следовательно, связан со Своим творением не одним абсолютным "да будет", Бог в прямом смысле служит средоточием жизни, без которого тварь так же немыслима в своем настоящем существовании, как и необъяснима в своем происхождении. Переводя это метафизическое положение на язык нравственной жизни, получим правило: никто не может и не должен жить для себя, - смысл жизни каждого частного бытия - в Боге, что практически значит: в исполнении Его воли. "Я пришел не для того, чтобы творить волю Мою, но волю пославшего Меня Отца". Основным началом жизни каждого признается, таким образом, уже не себялюбие, а "любовь истины" (2Сол.2,10). Верный этому закону, человек в своих отношениях к Богу, миру и к людям, руководится уже не себялюбивой жаждой бытия (выводом отсюда была бы борьба за существование), а бескорыстным алканием и жажданием правды, как высшего закона, которому он и приносит в жертву свое бытие. В правовом жизнепонимании искали счастия, здесь ищут истины. Там нравственное добро - святость - считалось средством к достижению блаженства, здесь истинное бытие и приписывается только одному нравственному добру, воплощенному в Боге, - и блаженство человека, следовательно, считается тождественным со святостью.

I. Правовое жизнепонимание в католичестве и протестантстве

Происхождение правового жизнепонимания

Западное христианство с самых первых своих исторических шагов столкнулось с Римом и должно было считаться с римским духом и римским способом или складом мышления; древний же Рим, по справедливости, считается носителем и выразителем права, закона. Право (jus) было основной стихией, в которой вращались все его понятия и представления: jus было основой его личной жизни, оно же определяло и все его семейные, общественные и государственные отношения. Религия не составляла исключения, - она была тоже одним из применений права. Становясь христианином, римлянин и христианство старался понять именно с этой стороны, - он и в нем искал прежде всего состоятельности правовой.

Этот способ внешнего понимания спасения на первых порах не мог быть опасным для Церкви: все неточности его с избытком покрывались верою и пламенною ревностью христиан; даже более - возможность объяснить христианство с точки зрения правовой была в некотором отношении полезна для него: она давала вере как бы научную форму, как бы утверждала ее. Но это было во время расцвета церковной жизни. Не то стало потом, когда мирской дух проник в Церковь, когда многие христиане стали думать не о том, как бы им совершеннее исполнить волю Божию, а, наоборот, о том, как бы исполнить эту волю поудобнее, с меньшими утратами для этого мира. Тогда возможность правовой постановки учения о спасении обнаружила свои губительные последствия.

Характерные черты правового союза

Правовой союз возникает тогда, когда одному человеку или семейству оказывается не под силу бороться с окружающим его миром. Чтобы обеспечить себе известную долю благополучия, человек и входит в уговор с другим человеком, находящимся в таком же положении. Они принимают на себя взаимные обязательства и работают на общую пользу. Но это общение совсем не общение любви, не нравственный союз; эти люди служат другим только потому, что иначе им не получить того, чего они желают себе. Цель их жизни не общество, а свое собственное "я". Правовой строй, таким образом, имеет своей задачей сопоставить несколько себялюбии, так, чтобы они не мешали друг другу и чтобы каждое из них получало следуемую ему долю. Как такой, правовой строй может представить выгоды только себялюбию. - Первая его выгода в том, что он вместо живого союза предлагает холодный, внешний. Для государства или моих сограждан не особенно важно, каково мое внутреннее настроение, для них существенно лишь мое внешнее поведение, потому что только это последнее касается их благополучия, выражает мое отношение к ним. Это, конечно, унижает личность, превращая ее в бездушный винт общественной машины, но это же дает человеку такую свободу, или, лучше сказать, такой произвол в душевной жизни, какого он не может получить ни при каком другом строе, в особенности при нравственном. Нравственный союз требует соответствия нравственного, проникает со своими требованиями и указаниями в самое святилище человеческой совести. Правовой же строй туда не проникает никогда, довольствуясь соблюдением внешних условленных рамок и оставляя человека полным господином внутри себя.

Этот произвол увеличивается сознанием полной независимости или необязанности никому своим благополучием. В самом деле, если другие служат человеку чем-нибудь, то он знает, что они служат не из расположения к нему, а из необходимости или из желания блага прежде всего себе. За эту службу они получают столько же и с его стороны: отношения уравнены, ему, следовательно, не приходится никого считать своим благодетелем. Правда, это обрекает человека на страшное одиночество, но себялюбие и есть одиночество по существу. Сознание независимости, этот смутный призрак самобытности, ценнее для греховного "я", как такового.

Вместе с этим получают высшее значение в глазах человека и все те услуги даже самые незначительные, которые он оказывает своим союзникам. Услуги эти делаются, в сущности, помимо желания, не из любви к союзнику, а просто из желания получить равное вознаграждение. Поэтому человек и требует себе этого вознаграждения, требует, как должного, и будет считать себя вправе мстить, если это вознаграждение не последует. Чувства признательности в собственном смысле нельзя найти в душе себялюбца.

Поэтому и уверенность, на которой зиждутся все союзы, не имеет тех свойств, как в союзе нравственном. В последнем это - радостное и вместе смиренное упование; в первом же это - скорее уверенность в том, что союзник не может обмануть, так как есть известное ручательство, в силу которого он в некотором роде принуждается исполнить обязательство. Там уверенность покоится на свободном желании личности, и отсюда - постоянная благодарность к ней; здесь же - на чем-то третьем, что принуждает личность, и отсюда благодарности нет, а есть одно себялюбивое чувство безопасности. Человек теряет "ту свободу чада Божия", которая составляет высшее достояние его, - но для себялюбия эта свобода слишком тяжела, чтобы он не променял ее на рабство, лишь бы оно оставило его при его желаниях.

Отношение человека к Богу с правовой точки зрения

Не трудно видеть, что может произойти, если человек свои отношения к Богу будет рассматривать с точки зрения правовой.

Главная опасность этой точки зрения в том, что при ней человек может считать себя как бы вправе не принадлежать Богу всем своим сердцем и помышлением: в правовом союзе такой близости не предполагается и не требуется; там нужно соблюдать только внешние условия союза. Человек может и не любить добра, может оставаться все прежним себялюбцем, он должен только исполнять заповеди, чтобы получить награду. Это, как нельзя более, благоприятствует тому наемническому, рабскому настроению, которое делает добро только из-за награды, без внутреннего влечения и уважения к нему. Правда, это состояние подневольного доброделания необходимо переживается всяким подвижником добродетели, и не один раз в его земной жизни, но это состояние никогда не должно возводиться в правило, это только предварительная ступень, цель же нравственного развития в доброделании совершенном, произвольном. Правовая точка зрения тем и грешит, что она это предварительное, подготовительное состояние освящает в качестве законченного и совершенного. А раз освящено наемническое отношение к воле Божией, этим раскрыта дверь и для всех тех выводов, которые с необходимостью из этого отношения следуют.

В правовом союзе человек стоит пред лицом Божиим совсем не в положении безответного, всем ему обязанного грешника: он наклонен представлять себя более или менее независимым, обещанную награду он ожидает получить не по милости Божией, а как должное за его труды. Предмет упования здесь, строго говоря, не милость Божия, а собственные силы человека; ручательством же, тем третьим, которое обязывает Союзника, не делая Его в то же время Благодетелем, - служат для человека его собственные дела. Дела, таким образом, превращаются в нечто само по себе ценное, заслуживающее награды, - вывод, как нельзя более подходящий для себялюбивой, утратившей первоначальную чистоту природы, которая, скрепя сердце, принуждает себя к исполнению заповедей и потому ценит свое невольное добро наивысшей ценою. Притом, достоинство заслуги приписывается не добродетелям, или постоянным расположениям души, а отдельным внешним поступкам, которые, в свою очередь, наемническое настроение старается по возможности сократить и сделать наиболее формальными, по естественному в наемнике желанию достигнуть своей платы с возможно меньшей затратой сил. Жизнь человека из свободно-нравственного возрастания превращается в бездушное исполнение частных предписаний.

Развитие юридического воззрения на спасение в католичестве

Механизм, развившийся в западной церкви, не преминул отразиться и на богословской науке, которая под влиянием эпохи вполне подчинилась ему и, в свою очередь, способствовала дальнейшему его развитию и, так сказать, оформлению. Схоластика, с ее поклонением Аристотелю, заботилась больше о формальной стройности своих систем и мало (чтобы не сказать, совсем не) справлялась с духовным опытом, с жизнью. Неудивительно, если она (схоластика) приняла правовую точку зрения. Мог ли схоластик задуматься об истинности ее, когда под каждым ее пунктом он видел выдержки, прибавим, взятые вне связи речи? И вот таким, так сказать, типографическим способом доказательства схоластика оправдала все крайние выводы правового мировоззрения. Вполне естественное учение о взаимопомощи членов Церкви превратилось под пером и в уме схоластика в совершенно механический зачет поступков одного человека (святого) другому. Неопределенное положение душ, умерших и в покаянии, но не принесших плодов, достойных покаяния, не утвержденных в добре, превратилось в чистилище, где человек платит Богу своими мучениями за совершенные на земле преступления, и еще не оплаченные. Пастырское руководство при исповеди приняло нелепую форму уплаты за грехи и индульгенций - отпущения грехов без нравственного напряжения, без покаянных подвигов. Таинства превратились в магические действия (opus operatum), в которых, скорее, нужно телесное участие, чем душевное и т.д. Греховная боязнь нравственной работы, воспользовавшись удачным предлогом, придумала много нужных себе учений и так засорила западное христианство всем посторонним, что в нем трудно было и узнать Христову истину. Недаром, когда немецкие реформаторы пришли к мысли, что одна вера спасает человека, то это, столь обычное в христианстве и постоянно бывшее на устах свв. Отцов выражение показалось столь необычным и страшным, что одни сочли его за ересь и разрушение всякой нравственности, а другие приняли его почти за какое-то новое откровение и в конец извратили его смысл. - Такие плоды принесла Западу его юридическая точка зрения на спасение. Главная же опасность ее в том, повторяем, что она давала возможность человеку ограничиться одною внешностью; нравственная работа как бы позабывалась. Отсюда добрый католик был внутри часто очень плохим христианином, но, несмотря на это, думал, что он спасается, и в этом самообмане погибал.

Душа человеческая, в лучшей части своей всегда жаждущая истинной жизни и спасения, только по недоразумению может довольствоваться описанным учением, она непременно ощутит его ложность. Это ощущение живой души выразилось, хотя и неудачно, в бесчисленных сектах, во многих попытках поправить католичество, какие мы видим во все продолжение западной церковной истории, и, наконец, разразилось тем страшным переворотом, который называется реформацией и который до сих пор стоит пред католичеством в качестве живого обличения его неправды.

Протест реформации

Реформация выступила с беспощадным обличением всех подделок католических в жизни и учении, бездушного формализма, царившего в нем, и потребовала для человека жизни и истины. Протестанты и писали и говорили, что источник католического мудрования не Евангелие, не учение Христа, а соображения разума, который стоит на своей точке зрения и судит об этих вещах исключительно по-человечески [2]. Не проникая во внутреннее делание спасающихся, разум останавливается на внешней стороне и на ней одной основывает свои умозаключения. Неудивительно, если таким путем он приходит к положениям, нелепым с точки зрения духовного опыта и пред судом человеческой совести [3]; а потом, чувствуя ложь и в то же время не видя иного пути, кроме существующего, он принужден уже против своей воли прибегать к разным искусственным построениям, чтобы ими как-нибудь заглушить мучительный голос своей совести. "Таким путем люди, под гнетом великой опасности, выдумали разные дела, разные богослужебные обряды, чтобы только как-нибудь успокоить свою мятущуюся совесть" [4]. Чтобы избежать этой печальной и страшной участи, необходимо порвать всякую связь с принятыми, но не мирящимися с Христовой истиной, философскими воззрениями, обратиться к самой Христовой истине, исследовать ее, прислушиваясь к внутреннему голосу своей совести, стараясь уловить, что говорит не уму только, но и всей душе Слово Божие и церковное предание [5], и заботиться не только о верности логике, а о верности истине, по существу живой и действенной, а не формальной.

Настало, по-видимому, время коренного обновления в западном христианстве. Действительно, протестантство начало с яростью опровергать главный догмат правового воззрения - учение о делах, как заслугах пред Богом. Учение это потому уже одному несостоятельно, что оно коренным образом противоречит самому основанию христианской веры - спасению единым И. Христом. "Кто будет исповедовать, что он посредством дел заслуживал благодать, - тот пренебрегает заслугой Христа и благодатию, и пути к Богу ищет помимо Христа, человеческими силами" [6]. Да если бы и не было этого противоречия, взятые сами по себе дела человека, по самому существу, не могут быть заслугой пред Богом: дела добрые человек творит только при помощи благодати Божией [7], все же, что он делает сам, неизбежно носит на себе печать греха [8]. Поэтому все, кто величаются заслугами своих дел или надеются на сверхдолжные дела, величаются суетой и надеются на идолослужение, подлежащее осуждению [9], - читаем мы в Шотландском исповедании. - Так решительно и беспощадно обличены были и все те выводы, которые с необходимостью из католического учения следовали: чистилище, индульгенции и пр.

Почему протестантство не могло восстановить истинного учения о спасении

Но... протестантство было чадом своего времени и школы. Первые реформаторы выучились говорить и мыслить на том же Аристотеле и Цицероне, как и их католические противники. Поэтому, возмущаясь тем вопиющим искажением Христовой истины, которое они видели в католичестве, они думали объяснить его только причинами случайными: злостностию иерархии и т.п., и не подозревали, что вместо этих выводов необходимо явятся другие, столь же ложные, потому что ложь не в выводах, а в самой основе, в самой точке зрения на предмет. Вместо того, чтобы отвергнуть эту основную ложь, протестанты оказались в силах отвергнуть только некоторые отпрыски ее и, таким образом, только заменили одни искажения другими.

Оттого реформация, в смысле восстановления Христовой истины, и кончилась полным неуспехом.

Юридизм в протестантстве

Протестанты, как мы видели, обратились к самой жизни и старались ею проверять свои выводы, - но на Жизнь они смотрели с правовой точки зрения. Они хотели своим учением принести мир совести, но мир этот они поняли вполне по правовому, в смысле чувства безопасности, безнаказанности за совершенные грехи. Человек боится наказания, и вот ему указывается на смерть Иисуса Христа, как на такое великое, чрезмерное удовлетворение правде Божией, что эта правда уже никак не может - не вправе требовать еще чего-нибудь от человека, каких-нибудь других удовлетворений. Человек, раз он верит в Евангелие, должен успокоиться насчет себя. Если Христос заплатил за наши грехи даже более, чем они стоили, зачем еще думать, что нужно самому трудиться для этого удовлетворения? Усилия человеческие, не говоря уже об их несовершенстве пред Богом и пр., прямо излишни и даже опасны: они умаляют значение заслуги Христовой. Что же такое после этого спасение? Оно не более, как отпущение грехов или избавление от наказаний за грехи [10], оправдание [11], за которым уже следует приятие в благоволение Божие и пр. Оправдание же понимается "не в физическом смысле, а во внешнем и судебном" [12]. Оно значит не "делать из нечестивого праведного", а в судебном смысле (sensu forensi) провозглашать праведным [13], праведным считать, объявлять (jus-turn aestimare, declarare) [14], и это ради заслуги И. Христа [15], т.е. ради события постороннего, с моим внутренним бытием связи не имеющего. Оправдание, таким образом, акт совершенно внешний, "такой акт, который действует не в человеке, а вне и около человека" [16]. Поэтому и следствием этого акта может быть перемена только отношений между Богом и человеком, сам же человек не изменяется. "Мы по-прежнему грешники, но Бог обращается с нами, в силу заслуг И. Христа, как будто бы мы не согрешили, а, напротив, исполнили закон, или как будто бы заслуга Христа была нашей" [17]. Другими словами, вместо прежней пелагианской правовой точки зрения, отвергнутой и осужденной, протестантство выдвинуло то же начало права, только взяв другую его сторону: отвергнувши заслугу человеческую, как недостаточную для умилостивления разгневанного Бога или, прямее говоря, для того, чтобы обязать Бога даровать мне живот вечный, протестанты все-таки смотрели на вечную жизнь, как на условленную плату, которую Бог "должен" выдать человеку; только обязующим "третьим" для протестантов служит не собственная заслуга человека, а заслуга Христа [18]. В католичестве мы видели забвение Христа в деле нашего спасения; здесь же забывается дело самого человека, "наша праведность" сократилась во вменение чужой праведности (imputatio alienae justitiae). Такое представление обще протестантам всех времен, и если в новейших догматических системах протестантов мы встречаем попытки придать внешне-судебному событию жизненность, реальность, превратить догматические положения в психологические явления, то эти попытки или явно не мирятся с основным протестантским началом, по сознанию самих же протестантов [19], представляя из себя лишь неизбежные уступки протестантства религиозному опыту, или же они переменяют только имена, не меняя существа дела.

Вера оправдывает протестанта внешне, в силу заслуг Христовых

Правда, протестанты, при всем своем желании быть верными своему учению, не могли не признать необходимости некоторых условий и со стороны человека. Но таким условием признана была, в качестве последнего возможного минимума, вера во Христа без дел. Уступая требованиям жизни и совести, протестанты делают попытку придать этой вере возможно больше жизненности, действенности. Они говорят, что оправдывает только вера живая [20], т.е. деятельная, которая необходимо сопровождается делами [21] и ни в каком случае не мыслима в человеке, преданном греху [22], и что, следовательно, оправдание необходимо будет сопровождаться нравственным перерождением человека [23]. "Не может быть, чтобы эта вера святая оставалась в человеке праздной" [24]. Но как происходит это перерождение и в каком смысле вера может быть названа "корнем добрых дел" [25]? Отнюдь не в том, что она служит побуждением, воодушевляющим началом, одним словом - отнюдь не в смысле какой-нибудь нравственной работы со стороны самого спасающегося. Эта работа с оправдывающей верой не имеет ничего общего [26] и потому к оправданию не относится.

Вера бывает корнем добрых дел в том смысле, что ею мы "воспринимаем Христа, Который обещал нам не только освобождение от смерти и примирение с Богом, но вместе и благодать Духа Святого, которою мы возрождаемся в обновлении жизни" [27]. Но это уже не оправдание, а следствие его. Восприять Христа может только тот, кто уже оправдан, т.е. провозглашен праведным, примиренным с Богом. Имеет ли, следовательно, указанная жизненная сторона спасения какое-нибудь существенное значение в оправдании, значение деятельного условия? Нет. Чтобы быть оправдывающей, вера должна оставаться "исключительно воспринимающей, должна только и единственно полагаться на жертву, независимую от нашей личности (Subjectivitat), но всецело удовлетворяющую Бога" [28]. Вера "оправдывает не тем, что она есть наше дело" (что предполагало бы нравственное напряжение), а ради Христа-правды нашей, Которого она воспринимает [29], а это понимается так, что она воспринимает обещанное милосердие [30]. Вера спасает, таким образом, внешне, ради правды и святости Христовой, которую она усвояет человеку [31], ради заслуги Христовой, которая человеку вменяется [32]. Другими словами, вера служит основанием явлению только внешне-судебному, а не нравственному.

Она требует любви, дел, - вообще деятельного участия человека в своем спасении

Какое же значение имеют после этого в оправдании дела человека т.е. его нравственная работа и развитие в добре? Нельзя не видеть, что добрые дела, если и предполагаются при оправдании, то исключительно как явление сосуществующее или последующее, а не производящее, не участвующее в самом деле спасения. Эта мысль с полной ясностью выражается в символических книгах. Например, Аугсбургское Исповедание, признавая, что "вера (оправдывающая) должна рождать добрые плоды", спешит оговориться, что "отпущение грехов усвояется верою" [33]. Или в Апологии: "Получить прощение грехов значит - быть оправдану... Одной верой во Христа, не через любовь, ни за любовь или дела мы получаем отпущение грехов, хотя любовь и следует за верой. Итак, одной верой оправдываемся, понимая слово "оправдывать" в смысле "из неправого правым делать или возрождать" [34]. Таким образом, оправдывает вера в отличие от добрых дел, притом понимаемых не в смысле внешних поступков, а в смысле даже целого душевного расположения или настроения. Это расположение не участвует в оправдании, не содействует ему, даже более: его и быть в человеке не может прежде, чем он оправдан. "Не следует так думать, - читаем мы в Апологии, - что под залог этой любви или ради этой любви мы получаем отпущение грехов и примирение; равно как не получаем отпущения грехов ради других последующих дел; но единой верой в собственном смысле получается отпущение грехов, так как обетование не может быть усвоено иначе, как только верою. А вера в собственном смысле есть та, которая соглашается с обетованием [35]. Таким образом, оправдывает человека вера, - если и богатая возможность дел, то во всяком случае во время оправдания еще только отвлеченная, -умственная, - и оправдывает именно своей умственной стороной, как средство и орудие, которым мы усвояем себе удовлетворение И. Христа [36]. Для человеческого участия нет места в протестантском оправдании.

Таким образом, протестанты, несмотря на свое искреннее желание быть верными опыту и дать утешение совести верующих душ, не могли сделать ничего, оставаясь на правовой почве. Избегая крайности католицизма, они впали в другую крайность: совершенно зачеркнули внутреннюю сторону оправдания. Правда, протестанты всех времен постоянно говорят, что они требуют добрых дел [37], что они признают их необходимыми для того, чтобы вера была живою верою, которая одна оправдывает, - что обвинение, будто они проповедуют учение опасное для нравственности, основано или на "непонимании или же на злостном искажении протестантского учения" [38]. Но все это только прорывающийся голос совести, только уступка требованиям природы человеческой, - уступка, не оправданная в учении. Несмотря на все эти заявления, необходимость доброделания остается не обоснованной, поскольку побуждения к нему положены не в спасении, а вне его: в чувстве долга, благодарности Богу и т.п. [39]. Но ведь разум, если он будет стоять лишь на правовой точке зрения, всегда имеет право спросить: если мои дела решительно не имеют значения для Бога, в смысле какой-нибудь ценности, то могут ли они считаться воздаянием благодарности Богу, и есть ли какой смысл в подобном исполнении никому не нужного долга? А так как на этот вопрос может быть только отрицательный ответ, то сама собою падает необходимость сознательного и намеренного доброделания. Жизнь оправданного теряет нравственный характер, и совесть успокоения не получает.

Католичество после протеста

Как бы ни была, однако, не удачна попытка протестантства объяснить человеческое спасение, она все-таки с очевидною несомненностью показала слабые стороны католического учения о заслуге. Католичество, которое в лице своих лучших представителей, видело эти стороны и прежде, должно было ведаться с выводами протестантства, тем более, что последнее грозило самому существованию первого. Что человеческая заслуга, в ее прямом смысле, и невозможна пред Богом, и противоречит спасению единым Христом, - с этим католичество не могло не согласиться. Но, с другой стороны, оно не могло пожертвовать ни опытом, ни преданием всех предшествующих столетий вселенской церковной жизни,- и опыт, и предание одними устами говорили, что доброделание необходимо не только в смысле следствия, но и в смысле условия спасения. Как же примирить эти два, по-видимому, противоречивые показания? Как понимать эту обусловленность спасения доброделанием, если последнее в то же время не может быть заслугой пред Богом? - Вот вопрос, который должно было разрешить католичество. Вопрос этот направлялся к самому существу, требовал обсуждения самой основы той точки зрения на спасение, которая приводит католичество к ложным выводам, точки зрения правовой. Спрашивалось, имеем ли мы право перестраивать христианство с этой точки зрения. И, без сомнения, католичество пришло бы к правильному решению (так как связи с церковным преданием порывать оно не желало), если бы оно, действительно, приняло вызов и беспристрастно обсудило себя. Но католичество только скользнуло по поставленному пред ним вопросу, не затрагивая его и даже не пытаясь ответить на него: оно позаботилось только о том, чтобы как-нибудь примирить противоречия своего учения с религиозным сознанием и церковным преданием, не касаясь самого этого учения. Поэтому и католическая попытка так же неудачна, как и протестантская.

Полемика католичества с протестантством

Если протестанты вполне справедливо обвиняли католиков в том, что они своей человеческой заслугой уничтожают заслугу И. Христа, то католики в свою очередь и так же справедливо указывают протестантам, что они своим призрачным оправданием противоречат святости Божией [40]. Оправдание, по учению католиков, не должно быть внешним, на содержании души не обоснованным, чисто судебным происшествием вменения человеку чужой праведности, - а должно быть внутренним изменением или обновлением человека [41]. В оправдании есть и внешняя, судебная сторона, однако это - не единственное его содержание, и кто только в этом полагает его сущность, да будет анафема [42]; оправдание означает не только - "объявлять праведным" или "признавать за того", но - "делать праведным", означает искоренение несвятости и водворение в нас святости, истинное и внутреннее освящение, соделование праведным [43].

Удержание католиками прежней правовой точки зрения на спасение человека

С точки зрения правовой отношение между этими двумя сторонами оправдания могло быть понимаемо только в смысле заслуги и награды, т.е. святость человека есть заслуга, а провозглашение оправданным и принятие в сыновство Богу есть награда за святость. Теперь, если признать участие человеческой свободы в совершении этой святости, то отпущение грехов и всыновление окажутся наградой за заслуги человека, что прямо идет против Богооткровенного учения о Едином Спасителе Христе, как сознает и католичество [44].

Следовательно, католичеству было необходимо, насколько возможно, с одной стороны - удержать за оправданием полножизненный смысл содевания, а не провозглашения только святым, и в то же время, с другой - необходимо было, насколько возможно, ограничить участие человека в приобретении этой первоначальной святости, чтобы благодать оправдания была на самом деле незаслуженною [45]. Католичество думает разрешить эту трудную задачу своим учением о так называемом влитии благодати.

Оправдание человека чрез влитие Божественной благодати

Если для протестантов благодать оправдания бы да решением, совершаемым в Божественном сознании, и потому -для человека была действием совершенно отвлеченным, формальным, - то для католиков благодать прежде всего есть сверхъестественный дар [46], или "действие Божие в твари" [47], т.е. некоторое движение, происходящее в самой твари, свойство ее или состояние, поселяемое в ней Богом и переживаемое ею в тот или другой момент времени. Соответственно этому, в. частности, и благодать освящения есть дар - внутренний и сверхъестественный дар Божий, даруемый разумной твари за заслуги Христа [48]. Таким образом, оправдание превращается в сверхъестественное действие, совершаемое силою Божиею в душе человека, - действие, которым в ней поселяется праведность, святость. А так как эта святость является в душе, как состояние новое, не испытанное доселе и не имеющее пока в ней основания (чтобы не было заслуги), является, таким образом, помимо наличного душевного содержания человека, то само собою понятно, что сверхъестественность этого действия невольно должна усилиться вопреки его произвольности и сознательности. Святость нисходит на душу, если и не совершенно неожиданно, то во всяком случае непроизвольно или помимовольно, не составляет вывода из душевной жизни, привходит к ней совне и помимо ее естественного развития. Эту полную (в описанном смысле) непроизвольность освящения и выражает католический термин "gratiae infusio", влитие благодати. "Все оправдание, - говорит Фома Аквинат, - первоначально состоит в gratiae infusione" [49]. Вместо внешнего для души, судебного решения мы получаем здесь некоторое сверхъестественное превращение, происходящее в самой душе.

Несостоятельность этого учения даже с правовой точки зрения

Католичество, по-видимому, вполне основательно решило поставленную ему задачу: заслуга Христа сохранена, и оправдание - не обольщение, не мечта, но действительное внутреннее изменение. Но это лишь по-видимому. Не говоря уже о непроизвольности оправдания, которая, в существе дела, лишает его достоинства явления нравственного [50] и по тому одному прямо противоречит в корне религиозному сознанию и учению всего Слова Божия и Предания, - даже и само по себе взятое, католическое оправдание является весьма не обоснованным со своей же правовой точки зрения. В самом деле, если благодать оправдания есть действие Божие в человеке, от человека не зависящее, то как объяснить его появление в последнем? Почему Бог обновляет одного и лишает этой милости другого? Признать основанием для этого предшествующую жизнь человека католики, как мы видели, не хотели и не имели права, так как это, в переводе на правовой язык, было бы спасение собственной заслугой, а не заслугой Христа. Чтобы избежать этого, необходимо было признать всех людей без различия не заслужившими спасения и оправдание делом исключительно Божественным, как католики и делают. Но в таком случае почему же Бог обновляет тех, а не других?

Теория увеличения святости чрез добрые дела

Не объяснив, таким образом, первого начального момента, католичество думает поправить себя в дальнейшем ходе оправдания. Положим, говорит оно, первый акт оправдания совершается помимо человека, положим, получаемая человеком святость собственно не его, а Христова [51], - это отнюдь не уничтожает личного участия человека в деле спасения. Наоборот, независимость этого первого акта от воли человеческой сохраняет человеческому участию - тем большую действенность, тем большую ценность, - дает ему силу и значение условия, если не единственного, то почти равного с благодатию. Этого хотят достигнуть католики своей теорией увеличения святости, полученной в оправдании, посредством доброделания в последующей жизни.

В оправдании человеку незаслуженно и, поэтому, непроизвольно дается известная степень святости, достаточная для получения права на загробное блаженство. Но Бог "не желал, чтобы Христовы заслуги приносили нам пользу без всякого содействия с нашей стороны" [52], и потому, по определению Божию, и человеческое делание должно иметь свое место и свое значение. Святость, как непроизвольная, для всех равна, но сохранить ее в себе и увеличить, чтобы за это получить тем большую награду, это уже дело человека (хотя, конечно, не без помощи Божией). Своим старанием, своими усилиями или добрыми делами человек может к усвоенной им Христовой заслуге прибавить еще собственную и, таким образом, увеличить самостоятельно свой венец. При этом правовая точка зрения сказалась грубо-механическим представлением дальнейшей нравственной деятельности человека. Самостоятельное участие человека понимается исключительно в смысле известных внешних поступков. Бог, по католическому учению, ищет не святости, как общего устроения души, а именно обнаружений этой святости вовне; оправдывают человека именно дела [53].

Почему католичество настаивает именно на делах, на поступках и в каком смысле понимает оно это оправдание делами, для нас будет ясно, если мы вспомним, что, по католическому учению, оправдание значит не признание только праведником, а именно влитие праведности. Оправдание делами имеет, следовательно, тот смысл, что дела заслуживают новый дар сверхъестественный - (supernaturale donum), т.е. Бог, видя доброделание человека, прибавляет в награду за него той святости и праведности, которую он влил в человека при оправдании [54], и этим дает человеку возможность делать еще больше добрых дел, чтобы снова заслужить приращение святости и т.п. Достигнутая таким путем святость, в свою очередь, заслуживает блаженство за гробом. Праведные чрез их добрые дела, совершенные от благодати, истинно заслуживают пред Богом [55] и, поэтому, вечная жизнь является необходимым возмездием за старания.

Итак, хотя человек освящается непроизвольно, но в последующей жизни от него самого зависит сохранить и увеличить полученную святость своими личными трудами. Таким приемом католичество хочет закрыть неразрешимую для него задачу.

Возражения против заслуживания человеком своего спасения

Но здесь снова поднимается вопрос о правоспособности человека заслужить пред Богом вечное блаженство. Наградой, платой, по пониманию самих же католических богословов, называется то, чем оплачивается чей-нибудь труд или дело, - как бы некоторая цена последнего. Отсюда, как дать справедливую цену за полученную от кого-нибудь вещь есть дело справедливости, так и воздать награду за дело или труд есть дело справедливости. Отношение труда и награды, чтобы быть ему делом справедливости, требует прежде всего равенства, между тем как отношение человеческого доброделания и вечного блаженства этого равенства не представляет. Главное же в том, что как бы ни был человек усерден в доброделании, он всегда останется грешником пред Богом, ему необходимо сначала быть прощенным, а потом уже думать о награде; да и дела его всегда будут носить на себе следы его несовершенства и греховности. О заслуге, следовательно, не может быть и речи.

Признание самими католиками недостаточности и несостоятельности правового объяснения спасения

Католики и сами должны были сознать несостоятельность своей правовой точки зрения и ее недостаточность для объяснения спасения человека. Вот, например, как доказывают возможность заслуги отцы Тридентского собора: "Хотя Сам Христос, как глава в члены или как лоза в ветви, постоянно разливает в самих оправданных добродетель (которая предшествует и сопутствует добрым делам праведников и заключает шествие дел, и без которой ни в каком случае дела не могут быть благоприятными Богу и заслуживающими), тем не менее должно верить, что для самих оправданных от этого нет никакого ущерба; должно думать, что тем не менее этими делами, которые совершены в Боге, они удовлетворили Божественному закону за состояние этой жизни и истинно заслужили вечную жизнь, долженствующую последовать в свое время, если, однако, они отошли в соединении с благодатию" [56]. Другими словами: хотя дела человека не суть его дела и, следовательно, не могут быть его заслугой, тем не менее "должно верить"... "должно думать", что они "истинно заслуживают". Почему же заслуживают? Этого не может объяснить собор - и должен требовать только слепой веры, ни на чем не основанной, прикрываясь своим внешним правом. К тому же самому концу должны прийти и, действительно, приходят все католические богословы. Вспомним слова Perrone: "Бог не желал, чтобы Христовы заслуги приносили нам пользу без всякого содействия с нашей стороны": или подробнее и яснее Klee: "Так как Бог благоволил признать добро, Его благодатию начатое и при содействии человека совершенное, собственным делом человека, благоволил признать за ним характер заслуги, а увеличение действующей и посредствующей благодати и, в конце концов, вечную жизнь признать наградой, воздаянием, плодом и наследием, причем награда представляется делом правды и верности Божией, - то отнюдь не может быть отрицаема действительность человеческой заслуги [57]. Таким образом, ни Klee, ни Perrone, оставаясь верными своей точке зрения, никак не могут оправдать необходимости человеческого участия в спасении: Христова заслуга, как величина, как ценность, слишком достаточна для удовлетворения правды Божией, чтобы нужны были еще какие-нибудь человеческие заслуги, самая возможность которых, притом, подлежит еще сильному сомнению. Зачем же тогда требуются для спасения эти заслуги, и почему они могут быть признаны заслугами? "Так благоволил Бог", - принуждены отвечать католические ученые. Но почему же Он благоволил? Ведь, должен же быть какой-нибудь смысл в этом Божием определении? Не может же оно быть лишь пустым, беспричинным желанием, как бы капризом? Для католиков, впрочем, воля Божия и есть именно воля, приказ Владыки мира. Они, как истые приверженцы права, преклоняются только пред правом Бога повелевать вселенной и не думают находить себе утешения в том, что Бог, хотя и "владеет царством человеческим", но не по произволу, - что Он хочет добра и святости не потому, что хочет, а потому, что "Сам есть свят", потому, что святость есть непреложный закон мировой жизни, что она есть само благо. "Ибо сила Твоя есть начало правды, и то самое, что Ты господствуешь над всеми, располагает Тебя щадить всех" (Прем.12,16).

Таким образом, католическая догматика, пытавшаяся построить учение о спасении на правовых началах, прибегавшая для этой цели ко всевозможным уловкам, в конце концов, приходит к сознанию невозможности сделать это, и на все возражения разума только слепо указывает на требование Откровения, причем это требование она (догматика) спешит неправильно истолковать в своем правовом смысле: нельзя доказать, что дела суть заслуги, но Слово Божие говорит нам, что дела необходимы для спасения и спасают, - следовательно (заключают католики, делая логический скачок), дела, как бы то ни было, имеют значение заслуги.

Правовое жизнепонимание как основная и общая ложь католичества и протестантства

Таков вывод, которому с неумолимой необходимостью ведет западное христианство. Его основная ложь - правовое понимание спасения и всей вообще религиозной жизни.

Правовой строй знает только внешние отношения и не заботится о внутреннем содержании, скрывающимся за этими отношениями. Не спрашивая о внутреннем устроении вещи, он хочет узнать ее цену и, узнав, считает свое дело конченным. Если, по христианскому учению, человек спасается только через Иисуса Христа и только в том случае, когда творит дела, заповеданные Христом, то для ума схоластиков это значит, что Христос и человек представляют правде Божией - каждый со своей стороны - вполне достаточную цену за обещанную вечную жизнь. Но если дело Христа и дело человека суть понятия правового порядка, то они взаимно исключают друг друга: насколько возрастает цена заслуг человеческих, настолько является ненужной заслуга Христа. А между тем Слово Божие и совесть требуют и того, и другого, и именно совместно, и именно в качестве непременных причин спасения человека. - Вот та основная ложь западного христианства, которая ведет его ко всевозможным уловкам: основная его посылка требует одних выводов, а жизнь и прямое учение Слова Божия, с которыми оно связей порывать не хочет, - других. В существе своем и католичество, и протестантство учат и говорят одно и то же: и то, и другое больны одной и той же неисцельной болезнью, разница только в тех прикрытиях, которыми каждое из них старается себя успокоить. И те, и другие признают (протестанты открыто, а католики под строкой), что, собственно говоря, дела человека не нужны, не должны иметь оправдательной силы. И те, и другие, чтобы не идти прямо против истины и в то же время не отступить от своего умствования, должны признать делание человека непроизвольным (протестантское освящение и католическое превращение- infusio gratiae). Разница только в том, что протестанты, не забывая и не скрывая своей мысли, думают только как-нибудь загладить ее разногласие с жизнию, указывают на ее безопасность: дела, говорят они, необходимо последуют, - нечего, следовательно, беспокоиться об их отсутствии при оправдании. Католики же стараются затуманить самую мысль и, забывая свои основные посылки, усиливаются только, зажмуря глаза, говорить, что дела все-таки необходимы, что они все-таки заслуживают спасение, не будучи в состоянии объяснить, как же эти дела заслуживают.

II. Правовое жизнепонимание пред судом Св. Писания и Св. Предания

Себялюбие, как основа правового жизнепонимания

Себялюбец живет для себя, свое "я" поставляет средоточием мира, с точки зрения этого "я" оценивает все происходящее и в своей, и в общемировой жизни. Цель его - собственное благополучие, высшее благо - наслаждение, в виде ли чувственных удовольствий, или в какой-нибудь нирване и т.п. в этом роде.

Теперь, грех (существо которого и есть себялюбие), доставляя человеку наслаждение в этой жизни, вместе с тем приносит ему неизмеримо большее страдание в жизни загробной: Богом установленный миропорядок оказывается пагубным для себялюбия и с необходимостью ведет его к наказанию. Себялюбцу, как такому, конечно, нет дела до правды или неправды этого миропорядка; даже более, он всем своим существом готов возмутиться против последнего, - всем своим существом готов протестовать против этого ограничения своего "я", желание которого для него закон. Но он, как себялюбец же, не может не желать избежать той горькой участи, к которой приводит нераскаянное противоречие враждебному для него миропорядку. И вот самолюбец начинает, как он говорит, спасаться, т.е., с крайним сожалением отсекая свои излюбленные и все еще дорогие пожелания, начинает исполнять закон, положенный Богом, - исполнять именно потому, что противозаконие оказывается в своем последнем выводе крайне невыгодным для себялюбца, хотя и не перестает для него быть желательным и приятным. Себялюбец, в душе своей, - враг Богу (Рим.8,7) и хочет слушать своего отца - человекоубийцу (Ин.8,44): он готов кусать милующую его Руку (вспомним иудеев, "избивших пророков и камнями побивавших посланных к ним", вспомним распятого И. Христа). Но он трепещет Бога, так как знает, что Он всемогущ, что все, и сам себялюбец, в руках Божиих, что от Бога, следовательно, не уйдешь. Себялюбцу приходится подчиняться воле Божией для своей же собственной выгоды. Он и подчиняется, но - как раб, с внутренним отвращением, с ропотом, подгоняемый бичом, или как наемник, которому нужна выгода, награда.

Так настроенный человек, конечно, не может и понять той "свободы чад Божиих", которую принес И. Христос, того "примирения" с Богом, которую возвестили нам Апостолы: "душевный" человек не может служить Богу "духом и истиною" (Ин.4,23), он судит обо всем по душевному (1Кор.2,14). Приходя ко Христу, он не столько хочет научиться от Него, как ему жить, чтобы жить истинною жизнию, сколько хочет узнать, какую пользу принесет ему исследование Христу. Поэтому, слыша о спасении Христовом, он усвояет из этой благой вести преимущественно ее внешнюю сторону: избавление от бедствия, от конечной погибели и получение высшего блаженства, и не замечает другой, более существенной стороны этого спасения, не замечает, - что бедствием здесь считается не страдание, не муки, а грех, - что высочайшее благо здесь полагается в той самой воле Божией, против которой с такой ревностью возмущается его себялюбивая природа. Он думает только о том, что он будет наслаждаться, а чем? - об этом он не спрашивает.

Но, если все дело только в блаженстве, как таком, в выгоде человека, то естественно спросить: за что же человек эту выгоду получает? не будет ли несправедливым наделять его блаженством, когда он ничем не заслужил его? Христос учил, что спасаются только делающие добро. Следовательно, - заключает человек, - добро и есть та плата, та уступка Богу, за которую Он дарует человеку вечную жизнь. Почему же Богу угодно такое, а не иное поведение, себялюбец понять не может: сам исполняя желания своего "я" только потому, что это ему приятно, желательно, он и закон Божий наклонен представлять себе таким же беспричинным желанием Владыки. Конечно, такую беспричинную волю человек любить не может, равно как и Самого Владыку. Последнего он только боится, а первую исполняет только против своего желания. Отсюда, его труды, понесенные им при исполнении воли Божией, не могут иметь силы и значения самоотверженной жертвы Богу, жертвы любящей и благодарящей. Для человека они - тяга, подневольное ярмо. Поэтому ими пожертвовать он не в состоянии и требует себе вознаграждения, как и всякий наемник. Дела в глазах человека получают значение заслуги.

Таким образом, правовое представление о спасении как нельзя более понятно и удобно именно для себялюбивого настроения. Как же к этому представлению относятся священные источники нашей веры: Св. Писание и Св. Предание?

Следы правового понимания в Св. Писании и в Св. Предании

Если мы приступим к этим источникам с предвзятой мыслию и если будем вырывать из них лишь отдельные слова и речения, не справляясь с основною мыслию их, то мы, пожалуй, можем найти немало оснований для правового представления в самом Св. Писании и в самом Св. Предании.

Господь И. Христос весьма часто, убеждая своих слушателей к той или другой христианской добродетели, к христианскому поведению вообще, указывал им главным образом на то, что за такое поведение, и только за него, воздается награда на небесах. "Смотрите, - говорил Он, - не творите милостыни вашей пред людьми с тем, чтобы они видели вас: иначе не будет вам награды от Отца вашего Небесного. Итак, когда творишь милостыню, не труби перед собой, как делают лицемеры в синагогах и на улицах, чтобы прославляли их люди. Истинно говорю вам: они уже получают награду свою. У тебя же, когда творишь милостыню, пусть левая рука твоя не знает, что делает правая, чтобы милостыня твоя была втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно"... (Мф.6,1-4 и след.). Или, например, известное изречение о единой чаше студеной воды, поданной пророку или ученику. "Кто принимает пророка во имя пророка, получит награду пророка; и кто принимает праведника, во имя праведника, получит награду праведника. И кто напоит одного из малых сих только чашей холодной воды, во имя ученика, истинно говорю вам, не потеряет награды своей" (Мф.10,41-42).

Свв. Апостолы тоже часто прибегают к этой форме выражения, и тоже в тех случаях, когда нужно побудить кого-нибудь к доброделанию. Загробная награда сравнивается с наградой на ристалищах, с венцом победителей. "Разве не знаете, - говорит, например, св. Апостол Павел, - что бегущие на ристалище бегут все, но один получает награду? И вы бегите так, чтобы получить. Все подвижники (т.е. борцы) воздерживаются от всего: они для получения венца тленного, а мы - нетленного" (1Кор.9,24-5; ср. Гал.5,7; Фил.3,14; 2Тим.4,7-8; 1Пет.5,2-4, и др.). Удерживая христиан от каких-нибудь пороков, указывают на наказание, какое постигнет от Господа всех грешников: "Воля Божия есть освящение ваше, чтобы вы воздерживались от блуда,.. чтобы ни в чем не поступали с братом своим противозаконно и корыстолюбиво: потому что Господь - мститель за все это, как и прежде мы говорили вам и свидетельствовали" (1Фес.4,3-6). Этими и подобными местами и пользуются, чтобы оправдать правовое понимание нравственной жизни. Впоследствии мы увидим, насколько это справедливо.

То же находим и в святоотеческих творениях. Отцы Церкви, с тою же самою целью - обосновать доброделание, побудить к нему, иногда прибегают к таким сравнениям, которые, по-видимому, прямо - за внешнее понимание жизни. Такова, например, аналогия купли-продажи. "Должно, - говорит св. Григорий Нисский, - подкрепляясь верою в ожидаемое, добродетельным поведением наперед закупать будущую благодать".

Мало того: не только добродетель, как общее и постоянное расположение души, но и каждое доброе действие, добрый поступок, сам по себе, представляются как будто бы заслуживающими награды. Такую мысль могут дать, например, слова св. Кирилла Иерусалимского: "Будь только благонадежен; делай только, подвизайся только усердно. Ничто не погибнет. Всякая молитва твоя, всякое псалмопение записано; записана всякая милостыня, записан всякий пост; записано и то, если брак сохранен был честно, записано и воздержание, соблюдаемое для Бога; первые же венцы в сей записи предоставлены девству и чистоте: и ты просияешь, как ангел". Если продолжать исследовать творения свв. Отцов все в том же направлении, то можно, пожалуй, найти в них следы и католической сверхдолжной заслуги. Например, в "Лествице" мы читаем: "Есть души, которые сделали больше, нежели сколько повелевают заповеди". Или св. Григорий Нисский, восхваляя Плациллу, говорит, что она своими подвигами превзошла предписанное. Вообще же жизнь человеческая иногда представляется каким-то механическим сцеплением разных подвигов и заслуг, из которых каждая ждет себе награды и делается только для последней. "Жизнь каждого как бы взвешивается, - говорит св. Кирилл Александрийский, - возмездие непременно как бы уравновешено будет с нашею доброкачественностию". "Предшествующие добрые дела уменьшают наказание за грехи, потому что праведный Судия изрекает приговор, соразмеряя последние с первыми", - говорит бл. Феодорит.

Всего же более оснований для себя правовое жизнепонимание может подыскать в творениях св. И. Златоуста, которому более всех других, может быть, пришлось говорить против корыстолюбивой бессердечности к бедным и, следовательно, доказывать прежде всего нерасчетливость такого поведения. Не мог он, по самому существу дела, говорить скупцу и себялюбцу о сладости жертвы для ближнего, - говоря с наемником, он и язык должен был выбрать подходящий. Отсюда - замечаемое в некоторых местах творений Святителя стремление как бы высчитать, когда, за что и сколько именно получит человек. "Если ты, - говорит Святитель, - сделаешь что-нибудь доброе и не получишь здесь за то воздаяния, не смущайся: сущая награда ожидает тебя за это в будущем". "Когда увидишь, что праведник наказывается здесь, почитай его блаженным и говори: этот праведник или сделал грех - и наказывается за него, и отходит туда чистым, или наказывается сверх меры грехов его, и избыток праведности вменится ему. Там бывает расчет, и Бог говорит праведнику: ты должен мне столько-то. Положим, Он вверил ему десять оволов - и ставит ему в счет десять оволов. Если же он употребит на дело шестьдесят оволов, то Бог говорит ему: десять оволов засчитываю тебе за грех, а пятьдесят вменяю в праведность".

Особенная распространенность правовых понятий у западных Отцов и Учителей Церкви

Если мы теперь от Отцов восточных обратимся к западным, то само собою понятно, что в их творениях мы найдем еще более следов правового жизнепонимания: этим Отцам приходилось иметь дело с Римом непосредственно; не могли они, поэтому, оставить без внимания его способа мышления, тем более, что греховность человека как бы оправдывала такое жизнепонимание. "С тех пор, - говорит Тертуллиан, - как зло вошло в мир и как благость Божия была оскорблена, правосудие Его стало управлять Его благостию. Оно предоставило благость достойным, отказало в ней недостойным, отняло ее у неблагодарных и отомстило за нее врагам ее. Оно судит, осуждает, наказывает: суды его, казни его, внушаемый ими страх служат уздою своеволию, поощрением добродетели". Отсюда - оценка человеческих дел, как "заслуги", общая всем западным Отцам. Дела рассматриваются у них, главным образом, как некоторая ценность, дающая право на награду. Так св. Киприан пишет исповедникам: "Некоторые из вас упредили других совершением своего мученичества и имеют принять награду от Господа по своим заслугам; а некоторые еще томятся в заключении темничном, в рудниках и в узах и... медленностью страданий приобретают полнейшее право на заслуги, по которым надеются получить из небесных наград столько воздаяний, сколько теперь числятся дней в истязаниях". Тертуллиан же прямо представляет Господа как бы должником за добрые дела человека. "Бог, - говорит он, - не желая гибели святых Своих, объявил Себя их заступником, а потому и приемлет их добрые дела и раскаяние; приемля же сие, Он вменяет Себе в долг за то их награждать". Отношения между Богом и человеком иногда строго приравниваются к отношениям между членами простого правового союза: сущность полагается во взаимном удовлетворении, с отмщением за всякое нарушение. Для примера возьмем того же Тертуллиана. Вот, например, что говорит он в своем сочинении о терпении: "Скорби телесные суть очистительная жертва, примиряющая с нами Бога чрез смирение, когда плоть, довольствуясь немногим количеством хлеба и воды, приносит в дар Господу свою бедность и воздержание, когда присовокупляет к этому частые посты и когда проводит посты в пепле и вретище... Так некогда гордый царь Навуходоносор, раздражавший Господа, принес великолепную и полезную жертву терпения смиренным и строгим покаянием семилетнего изгнания, во время которого жил со зверями, удаленный от общества людей, - и сею жестокою жертвою возвратил себе царство свое, а что еще важнее, сим очистительным удовлетворением приобрел снова милость Божию".

Несмотря, однако, на все эти многочисленные следы правового жизнепонимания во Св. Писании и в творениях Отцов Церкви, признать это жизнепонимание действительно отеческим или библейским жизнепониманием нельзя, или можно в том лишь случае, если мы будем пользоваться Св. Писанием или Св. Преданием, только как сборником бессвязных изречений, а не как единым Словом Божиим, не как выражением единого и цельного мировоззрения. Все эти следы необходимо сопоставить с длинным рядом мыслей, которые тоже были постоянно на устах священных писателей и Отцов Церкви и которые тем не менее прямо отрицают правовое жизнепонимание.

Невозможность с правовой точки зрения объяснить отношение Бога к человеку

Прежде всего возможны ли правовые отношения между Богом и человеком? - На основании Св. Писания и Св. Предания мы говорим, что невозможны.

Правовой союз в основе своей имеет себялюбивое желание собственного благополучия и выражается во взаимном самоограничении нескольких себялюбии, чтобы каждому из них в возможно большей мере благоденствовать. Приложима ли эта мерка к отношениям Бога к человеку? Думать так не только нечестиво, но и безумно. "Разве может человек, - спрашивает Елифаз, - доставлять пользу Богу? Разумный доставляет пользу себе самому. Что за удовольствие Вседержителю, что ты праведен? и будет ли Ему выгода оттого, что ты содержишь пути твои в непорочности?" (Иов.22,2-3). "Бог, - говорит бл. Августин, - не нуждается и в самой человеческой праведности, и все то, в чем выражается истинное почитание Бога, полезно человеку, а не Богу. Не скажет, конечно, никто, что был полезен источнику, когда пил из него, или свету, когда видел его". "Человек, - говорит св. Григорий Нисский, - это слабое и кратковременное существо, хорошо уподобляемое траве (Пс.102,14), сегодня существующей, а завтра нет, - верит, что достойно почтил Божеское естество. Это все равно, что, зажегши тонкую нить из пакли, думать, что этой искрой увеличиваешь блеск солнечных лучей". "Что такое дела человеческие? - спрашивает св. И. Златоуст, - Пепел и пыль, прах пред лицом ветра, дым и тень, лист и цвет, уносимые ветром, сон, мечта и басня, пустое колебание воздуха, легко возбуждаемое, перо возметаемое, течение непостоянное, и все, что только может быть еще ничтожнее этого". Зачем же нужны были Господу эти призрачные человеческие дела? Почему Он не только благоволил "привести человека из небытия в бытие, но и отпадшего восставил паки и царство даровал ему будущее?" Правовое начало не объяснит нам этого "благоутробия милости" Божией, по которой Он "не потерпел зрети от диавола мучима рода человеча". Там, где действует право и удовлетворение, нет места для такой беспричинной, бескорыстной благодати.

Возьмем, однако, отношение между Богом и человеком, как данное опыта, не задумываясь об их первоначале. Допустим, что между Богом и человеком существует в настоящее время правовой союз: добродетель человека есть та цена, которую требует от него Господь за обещанные награды. Но и при этой уступке отношения между Богом и человеком не будут состоятельны с правовой точки зрения: прежде чем помышлять о какой-нибудь награде за свои дела, человек должен Богу за все полученные и получаемые благодеяния.

Человек все имеет от Бога

"Если бы Бог, - говорит преп. Макарий Египетский, - вступил с нами в суд, то не нашлось бы ничего, по истинной правде человеку принадлежащего; потому что и имения, и все мнимые блага земные, при которых человек может делать добро, и земля, и все, что на ней, и самое тело, и самая душа принадлежит Ему. И не только все прочее, но и самое бытие человек имеет по милости. Поэтому какая же у него собственность, которою по праву мог бы он похвалиться и оправдаться?" - "Как нельзя опередить своей тени, которая постольку подвигается вперед, поскольку мы идем вперед, и всегда в равном расстоянии нам предшествует; как нельзя телу вырасти выше головы, всегда над ним возвышающейся: так, - пишет св. Григорий Богослов, - и нам невозможно превзойти дарами своими Бога. Ибо мы ничего не даем такого, что не принадлежало бы Ему, или что было бы вне круга Его щедрот. Помысли, откуда в тебе бытие, дыхание и самое разумение? Откуда то высочайшее преимущество, что ты знаешь Бога, надеешься царствия небесного?" - "Что воздадим милосердному Богу за все сии блага и дары, - спрашивает св. Ефрем Сирин, - за то, что снисшел Он с небес от Отца, или что ради нас воплотился во чреве, или что за нас был заушен? Чтобы воздать за одно заушение, то, если бы мы тысячи лет жили на земле, ничем не могли бы вознаградить за сию Божию милость". - "Мы решительно не в состоянии, - утверждает бл. Августин - возблагодарить Его должным образом и за те благодеяния, что существуем, что живем, что видим небо, что имеем ум и разум, при помощи которых обретаем Его Самого, сотворившего все это. Но какое сердце, какой язык в состоянии достаточно возблагодарить Его за то, что Он не вовсе оставил нас, отягченных и обремененных грехами, отвратившихся от Его света и омрачившихся любовию ко мраку, т.е. к непотребствам, а послал к нам Свое Слово, Которое есть Его Сын единородный, чтобы мы научились от Него, родившегося плотию и пострадавшего за нас, как высоко ценит Бог человека, чтобы этою единственною жертвою мы очистились от всех грехов и чтобы, получивши в свои сердца излияние любви от Духа Его, несмотря на все трудности, достигли вечного упокоения и неизреченной сладости лицезрения Его". - "Этим-то, - говорит св. Григорий Нисский, - столь великим Существом, что невозможно ни видеть Его, ни слышать, ни мыслию достигнуть, присвояется, в ничто между существами вменяемый, человек, - этот пепел, это сено, эти уста, - он восприемлется в сына Богом всяческих. Что можно найти достойного к благодарению за эту мысль? Где такое слово, такая мысль, такое движение мысли, чтобы ими воспрославить такое обилие милости? Человек выходит из пределов своего естества, делается из смертного бессмертным, из скорогибнущего - неизменно пребывающим, из однодневного - вечным, одним словом, из человека Богом". - "Дети, - говорит св. Тихон Задонский, - какое ни делают почтение и угождение отцу своему, должное ему, яко родителю, воспитателю и промышлителю, воздают, иначе бы неблагодарны были: тако христиане, как ни тщатся угождать Небесному Отцу, должное воздают и тем заслужить ничего не могут; но что от Бога получают, туне получают. Богу бо за благодеяние Его к нам показанное и показуемое никак и ничем не можем воздать, но всегда пред Ним должниками остаемся". Наше доброделание, таким образом, если признать за ним некоторую ценность, все-таки награды человеку заслужить не может, оно пойдет, так сказать, в уплату долга, так что, "если мы не делаем заповеданного нам, то не в праве называться даже и неключимыми рабами" (св. Ефрем Сирин).- "Не милость оказываешь (Богу, подвизаясь в добре), - говорит св. Кирилл Иерусалимский; - потому что сам получил ее прежде: напротив того, воздаешь за милость, возвращая долг Распятому за тебя на Голгофе".

Человек за свои грехи заслуживает только наказания

Но этого мало. Если измерять отношения между Богом и человеком правовой меркой и последовательно - до конца - ее держаться, то нужно признать, что, как всякое дело доброе дает человеку хоть призрак права на награду, так, с другой стороны, всякий грех, всякое нарушение завета с Богом с необходимостью требуют удовлетворения, так сказать, платы за себя (как католики и учат действительно), и, следовательно, отнимают и последний призрак права на какую-нибудь награду от Бога. "Тленный род человеческий достоин тысячи смертей, поскольку пребывает во грехах", - говорит св. Василий Великий. Грех - принадлежность не одних только несовершенных, но есть явление всеобщее, и каждый без всякого колебания может сказать о себе: "Как оправдается человек пред Богом? Вот, Он и слугам Своим не доверяет, и в Ангелах Своих усматривает недостатки: тем более - в обитающих в храминах из брения, которых основание - прах, которые истребляются скорее моли" (Иов.9,2; 4,18-19). - "В мужестве даже избранных людей можно, - по словам св. Кирилла Александрийского, - находить нечто достойное справедливого порицания, что усматривается ведением Законодателя, хотя и ускользает от нашего взора". - "Хотя бы кто, - говорит св. И. Златоуст, - был праведен, хотя бы тысячу раз праведен и достиг до самой вершины, так что отрешился от грехов, он не может быть чист от скверны; хотя бы он был тысячу раз праведен, но он - человек". Где же здесь возможность требовать от Бога какой-нибудь награды, какого-нибудь удовлетворения, когда с нашей стороны происходит только нарушение завета с Богом, только увеличение и без того великого долга? "Знай, - говорит св. Тихон Задонский, - что мы никакого добра у Бога не заслужили, но, напротив того, всякого наказания достойны, и какое бы наказание ни было, грехи наши большего еще достойны". - "Если бы это состояние (т.е. состояние в аду после всеобщего суда) было уделом и для всех, то и в таком случае никто бы не имел права упрекать правосудие Бога - Отмстителя", - говорит вполне справедливо, с строго правовой точки зрения, бл. Августин.

Несоответствие между трудом человека и наградою Бога

Но, если и это все позабыть, позабыть и ничтожество, и греховность человека, то и тогда, с точки зрения права, объяснить спасение человека мы не можем: не выдерживается основное начало правового союза - равенство жертвы и воздаяния, труда и награды. Что такое земная жизнь в сравнении с загробным блаженством? Ничтожная капля в сравнении с целым океаном. Если, следовательно, дела человека имеют какую-нибудь ценность, то во всяком случае не для получения вечного блаженства. "Если Авраам, - говорит св. Апостол Навел, - оправдался делами, то он имеет похвалу, Но не пред Богом" (Рим.4,2). С нашей земной точки зрения и для земных целей праведность человека имеет некоторую ценность и может в глазах людей заслуживать какую-нибудь награду, но пред судом Божиим, где произносится приговор на последнюю участь человека, эта праведность ценности не имеет, не соответствует величию награды. Прежде всего, это потому, что "время покаяния коротко, царствию же небесному нет конца". "Труд подвижничества, как сон, скоротечен, и упокоение, каким вознаграждается труд сей, бесконечно и неописанно". "Кратковременное страдание наше производит в безмерном преизбытке вечную славу" (2Кор.4,17). "Тысячи лет века сего то же в сравнении с вечным и нетленным миром, как если бы кто взял одну песчинку из всего множества морских песков" [58]. Но время и вечность противоположны между собой не только по своей продолжаемости, количественно, - гораздо более они несравнимы между собой по своему содержанию, по своему качественному различию. Какие бы труды ни предпринял человек, какие бы страдания он ни претерпел, все это - ничто в сравнении с тем блаженством, которое он за это получает. "Смотри, - говорит св. И. Златоуст, - как велика слава, которую получают творящие добродетель: она превыше всех подвигов, какие бы кто ни совершил; пусть он достигнет самой вершины, но и тогда будет еще ниже ее. В самом деле, что может человек совершить такого, чтобы совершенно заслужить щедроты Владыки?" - "Если бы, - говорит преп. Макарий Египетский, - каждый человек с того времени, как создан Адам, и до окончания мира вел брань с сатаною и терпел скорби, то не сделал бы он ничего великого в сравнении с тою славою, какую наследует, потому что бесконечные веки будет царствовать со Христом".

Бог, не нуждаясь в человеке, всегда ему помогает

Невозможность понимать спасение с точки зрения права открывается, далее, из того недопустимого и немыслимого в правовом союзе явления, что один из членов союза (Бог) не только не нуждается в остальных членах и не стремится воспользоваться их трудами и силами для своей выгоды, но оказывается постоянным и необходимым помощником их во всем. "Достоинства твои, - говорит св. И. Златоуст, - не от тебя, но от благодати Божией. Укажешь ли на веру, она от призвания; укажешь ли на отпущение грехов, на дарования, на способности учительства, на добродетели - все ты получил оттуда. Что же, скажи мне, ты имеешь такого, чего бы не получил, а достиг сам собою? Не можешь указать ни на что". "Како можем заслужить послушанием нашим вечный живот, когда и послушание истинное есть не наше собственное, но Божией благодати дело, нам же приписуется, что мы благодати Божией не противимся, но действующей в нас содействуем?" Какая может быть речь о заслуге со стороны человека, когда он не может сделать ни шагу в нравственном развитии без помощи Божией? "Если бы не покрывала меня милость Твоя, - говорит преп. Ефрем Сирин, - погиб бы я уже - и был бы теперь, как прах пред лицем ветра, как не являвшийся никогда в жизни сей",- "Без Бога, - по словам св. Григория Богослова, - все мы - смертные игралища суеты, живые мертвецы, смердящие грехами". Как же понять после этого союз Бога с человеком, если стоять строго на правовой точке зрения? Я вступаю в союз совсем не из желания служить или помочь моему ближнему, а, наоборот, из желания воспользоваться силами моего ближнего для моего собственного благополучия. При этом цель моя, конечно, - получить как можно более и отдать как можно менее. Буду ли, следовательно, я принимать на себя какие-нибудь обязательства, если не надеюсь за них получить большее или, в крайнем случае, равное вознаграждение? Между тем, Господь не только вступает в союз с человеком и принимает на Себя обязательства, Сам решительно не нуждаясь ни в этом союзе, ни в человеке вообще, не только воздает человеку награду, бесконечно превосходящую труд последнего, и забывает все его неправды, не требуя за них платы, - но еще Сам производит добро в человеке, чтобы за это добро Самому же быть человеку обязанным. "Бог, Который, - по словам св. Иринея Лионского, - не нуждается ни в чем, принимает наши добрые дела с той целию, чтобы даровать нам вознаграждение Своими благами, как говорит наш Господь: "Приидите, благословенные Отца Моего, наследуйте царство, уготованное вам от создания мира. Ибо алкал Я, и вы дали Мне есть... Поелику вы сделали сие одному из братьев Моих меньших, то сделали Мне" (Мф.25,34 и след.). Он не нуждается в этом, однако желает, чтобы мы делали это для нашей собственной пользы, чтобы не быть нам бесплодными". С правовой точки зрения это явление непонятно, даже прямо бессмысленно [59].

Милость, как основной закон отношений Бога к человеку

В виду таких несообразностей правового жизнепонимания, Отцы Церкви допускали его только в виде сравнения; они всегда сознавали, что в нашем спасении действует милость Божия, готовая всегда дать более даже, чем требуется, - а не сухой расчет, который думает только о том, чтобы не передать лишнего, чтобы не причинить убытка себе. Поэтому, признавая необходимыми дела для спасения, именно в качестве причины, Отцы Церкви тем не менее спасение приписывали не делам, не заслуге, а исключительно милости Божией. Мы трудимся, делаем добро, но спасаемся не за труд, "награждаемся от Христа Господа в будущем веке по единой Его милости, а не по заслугам" (св. Тихон Задонский). - "Вечный покой, - говорит ев, Василий Великий, - предстоит тем, которые в здешней жизни законно подвизались, - (но) покой, не по заслуге дел воздаваемый, но по благодати великодаровитого Бога даруемый уповавшим на Него". Толкуя Рим.6,23, св. И. Златоуст говорит: "Апостол не сказал, что она (вечная жизнь) есть награда за ваши заслуги, но: "дарование Божие", - давая тем разуметь, что мы освободились не сами собою и получили не долг, не награду, не воздаяние за труды; напротив, все сие есть дело благодати. И из сего видно преимущество благодати: она не только освободила нас и улучшила наш жребий, но даже все сие совершила без наших усилий и трудов". - "Все доброе и спасительное, соделанное для людей Богом, совершено по благодати и благости, а нами не подано никакой причины к оказанию нам добра" (св. Григорий Нисский). Наше личное участие в своем спасении как бы пропадает пред величием того, что делает для нас и в нас Господь, - так что вполне точно выражает православное учение о спасении человека св. Афанасий Александрийский, говоря, что "все спасение наше приписывать должно милости Божией".

Только такое учение и мирится с тем понятием о Боге, которое открыл нам Сам же Бог; только при таком представлении о спасении мы поймем, что Бог есть Бог любви, есть, действительно, Отец наш Небесный, который безразлично готов всех миловать, лишь бы только они обратились за этой милостию. "Просите, - говорит Господь, - и дастся вам; ищите, и обрящете; толцыте и отверзется вам... Аще убо вы, лукави суще, умеете даяния блага даяти чадом вашим, кольми паче Отец ваш небесный даст блага просящим у Него" (Мф.7,7-11). "Вы слышали, что сказано: возлюбиши ближнего твоего и возненавидиши врага твоего (вот основное положение юридического, правового жизнепонимания: воздавать, что каждому следует). А я говорю: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас... и молитесь за обижающих вас и гонящих вас (настроение прямо противоположное законническому. Зачем же оно нужно?), да будете сынами Отца вашего небесного; ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных" (Мф.5,43-45), - не спрашивая, насколько они заслужили эти милости, и не боясь наградить недостойного. Соответствует ли такому представлению о Боге правовое понятие о Нем? Можно ли сказать, что Господь "благ есть на безблагодатные и злые" (Лк.6,35), если Он воздает только равное, если он милует только достойных. Чем отличается такое воздаяние от обычной людской справедливости? "Если вы, - говорит Господь, - будете любить любящих вас, какая вам награда? Не то же ли делают и мытари? И если вы приветствуете только братьев ваших, что особенного делаете? Не так же ли поступают и язычники?" (Мф.5,46-47). То же самое можно сказать и о правовом представлении о Боге. Если Он милует только достойных, то разве это любовь? Не сделал ли бы того же и каждый из нас, проникнутых себялюбием? В чем тогда превосходство Божественной милости пред нашей? "Аще, - исповедуем мы Богу в ежедневных вечерних молитвах, - праведника спасеши, ничтоже велие; и аще чистаго помилуеши, ничтоже дивно: достойни бо суть милости Твоея". Не "в том любовь, что мы возлюбили Бога, но Он (прежде) возлюбил нас" (1Ин.6,10); но "Бог Свою любовь к нам доказывает тем, что Христос умер за нас, когда мы были еще грешниками" (Рим.5,8); "Но на мне (молимся мы), грешнем, удиви милость Твою, о сем яви человеколюбие Твое, да не одолеет моя злоба Твоей неизглаголанней благости и милосердию" [60]. Если Господь учил нас прощать ближнему согрешения его против нас, то это потому, что Сам Он прежде простил нам согрешения наши; если Он запретил нам требовать какого-нибудь удовлетворения за обиды, нанесенные нам, хотя закон правды это не только разрешает, но и требует, то запретил потому, что Сам Он не требует Себе удовлетворения от нас, что Сам прощает нам туне. Только закон представлял Господа блюстителем правды; с пришествием же Христа закон, признанный несовершенным (Рим.3,21 и др.), прекратил свое существование, и Мы увидали своего Небесного Отца так, как явил Его нам Его Единородный Сын.

Несостоятельность представления об оскорблении Бога и Его гневе на грешников

По протестантскому учению, Бог все время был разгневан на человека, все время не мог ему простить того оскорбления, какое человек нанес Ему грехом. Потом, вдруг, видя веру человека в Иисуса Христа, Бог примиряется с человеком, и не считает его более Своим врагом, хотя человек и после этого может еще грешить, но уже безнаказанно. Здесь с очевидностью обнаруживается то основное начало, которым живет правовое жизнепонимание: все построено на оскорбленном самолюбии, - раз успокоено самолюбие, тогда и грех, прежде осуждавшийся и подвергнутый проклятию, теряет свою греховность. Не так учит православная Церковь.

Можно ли представить, чтобы Бог враждовал против человека за его грех, чтобы Бог не мог примириться с человеком, хотя бы этот последний всей душой жаждал Бога и молил об общении с Ним? Оставаясь верными Слову Божию и учению Отцов, можем только сказать: нет. Чтобы убедиться в этом, раскроем Библию и там прямо, с первых страниц, мы находим опровержение этого протестантского взгляда, хотя протестанты и хвалятся, что веруют только тому, чему учит Библия,

Если бы Бог враждовал против человека за оскорбление грехом, то как нам протестанты объяснят первобытную историю человечества? Почему Господь, обличив Адама, не оставляет его на произвол судьбы, а устраивает его жизнь, и тут же дает ему самое радостное обетование, что семя жены сотрет главу змия? Почему Господь, видя близость греха для Каина, является к нему - и предостерегает? Почему, вообще, только для людей, "пренебрегавших Дух Божий" (Быт.6,3), только для нечестивых, не желавших обращения, не было мира, т.е. примирения с Богом (Ис.57,20-21), "боящийся же Бога и поступающий по правде во всяком народе приятен (был) Ему?" (Деян.10,35).

Очевидно, все это потому, что, говоря словами св. И. Златоустого, "не Бог враждует против нас, но мы против Него. Бог никогда не враждует". Бог всегда стремится к человеку, всегда влечет его к Себе, но дело в том, что человек не всегда повинуется призванию Божию. В этом случае человек погибает, но причиной - не гнев Божий, не нежелание Бога простить человеку, а сам человек, избирающий худое; этого худого Бог не может оставить жить, не может даровать злу истину, принадлежащую только добру; не может Бог этого сделать так же, как не может умереть или солгать, потому что это было бы отрицанием Божественного Существа. Но, не мирясь с грехом, любовь Божия всегда готова обратить и спасти человека. Грех удаляет человека от Бога, а не Бога - от человека.

Замечательно ясно высказывается эта мысль у пророка Исайи. Например: "Так говорит Высокий и Превознесенный, вечно Живущий, - Святый имя Ему: Я живу на высоте небес и во святилище, и также с сокрушенными духом и смиренными, чтобы оживлять дух смиренных и оживлять сердца сокрушенных. Ибо не вечно буду Я вести тяжбу и не до конца гневаться; иначе изнеможет предо Мною дух и всякое дыхание, Мною сотворенное" (Ис.57,15-16). Бог, как Творец всего, мог, конечно, быть только правдой карающей, но тогда бы погиб человек. Поэтому любовь Божия и не ставит греха безусловным препятствием для сближения Бога с человеком; всюду, где есть смиренный и сокрушенный сердцем, где заметно желание бросить грех и быть с Богом, любовь Божия не оставляет без помощи. "За грех корыстолюбия его Я гневался и поражал его, скрывал лицо и негодовал (чтобы исправить его): но он, отвратившись, пошел по пути своего сердца. (Мое удаление только еще более приблизило человека к погибели. Тогда я решил действовать иначе). Я видел пути его (однако, и теперь готов ему помочь), и исцелю его и буду водить его и утешать его и сетующих его. Я исполню слово: мир, мир дальнему и ближнему, - говорит Господь, - и исцелю его" (17-19). Но непременным условием этого помилования должно быть сердце сокрушенное, иначе милость не коснется человека. "Я милостив, - говорит Господь, - не вечно буду негодовать: признай только вину твою" (Иер.3,12-13)."А нечестивые - как море взволнованное, которое не может успокоиться, и которого воды выбрасывают ил и грязь. Нет мира нечестивым,- говорит Бог мой" (Ис.57,20-21). Почему же это? Потому, что они "милости Божией не приняли и примириться с Ним не хотели". "Всякий день простирал Я руки Мои к народу непокорному, ходившему путем недобрым, по своим помышлениям {вот отношение Господа к грешнику, несмотря на его грех}. Однако, "вот, что написано пред лицом Моим: не умолчу, но воздам, воздам в недро их беззакония ваши, - говорит Господь... - Вас, которые оставили Господа, забыли святую гору Мою, приготовляете трапезу для Гада и растворяете полную чашу для Мени" [61]), - вас обрекаю Я мечу, и все вы преклонитесь на заклание, потому что Я звал - и вы не отвечали, говорил - и вы не слушали, но делали злое в очах моих и избирали то, что неугодно Мне. Посему так говорит Господь Бог: вот, рабы Мои (т.е. обратившиеся к Богу) будут есть, а вы будете голодать" (Ис.65,2,6-7,11-13). - "Кто гнев Божий обратит на милость, и правосудие на милосердие, - говорит преп. Ефрем Сирин, - если не умолит Судию тот, кто сам себе связал бремя грехов и несет, и развязывает, и облегчает оное, когда хочет? Ибо увеличиваем бремена, когда тяжко грешим, и облегчаем также оные, когда горько каемся; и от нас самих зависит разрешать и вязать. Божие дело - прощать припадающих к Нему; ибо, действительно, у нас человеколюбивый Владыка, Который покаянием разрешает бремена рабов". Причина наказания, следовательно, не в необходимости как-нибудь удовлетворить правде Божией (ведь этого удовлетворения нет и после покаяния), а в том, что грешник не кается, продолжает пребывать во грехе и тем отчуждает себя от жизни Божией. Вражда, следовательно, не в Боге, а в человеке.

"Ты врага суща мя зело возлюбил еси", - поет наша Церковь [62]. Ради этой Своей любви Бог, не желая вменять людям этой вражды их к Себе, послал Сына Своего, чтобы примирить людей с Собою. Если же и после этого для некоторых благодать Божия является "тщетной", то это потому, что сами они не хотят внять Божию увещанию, не хотят примириться с Богом. Кто же в таком случае примиряется в крещении? Очевидно, не Бог, потому что Он зовет человека ко крещению, Он будит его веру и пр. Примиряется, следовательно, человек с Богом, т.е. человек, дотоле любивший только себя и грех, теперь откликается на зов Божий и с своей стороны решается не служить больше греху и не враждовать против Бога, решается, вместо вражды, быть в общении с Богом.

"Любовь Божия, - говорит преп. Ефрем Сирин, - не медлит выслушивать приходящих к Богу истинно. И не упрекает опять приходящего нечестивца: "для чего столько времени служил ты врагу и добровольно презирал Меня Владыку?" Не разыскивает, сколько протекло времени, а только на смирение, слезы и воздыхания припадающего к Нему взирает Владыка, потому что Он Предведец, как Бог и Создатель наш, вдруг прощает все грехи и ошибки в мыслях и делах, и говорит, чтобы принесли ему (припадающему) одежду первую и еще перстень на правую руку, и всем ангелам повелевает радоваться обретению этой души грешника". Конечно, совершенное остается совершенным, бывших грехов позабыть человеку нельзя (вспомним слезы апостола Петра). Но если человек станет свои грехи считать непроницаемой стеной между ним и Богом, то это будет смертный грех, отчаяние. Сознание бывших грехов только учит человека понимать милость и всепрощающую любовь Божию, а не возбуждает в нем ужаса пред гневом Божиим,

Извращение нравственной жизни при правовом понимании

Представляя в неправильном свете отношения Бога к человеку, правовое жизнепонимание извращает нравственную жизнь человека.

Сущность христианской жизни полагается в любви, которая есть исполнение закона (Рим.13,10). "Иисус сказал (законнику): возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею мыслию твоею, и всем разумением твоим. Сия есть первая и наибольшая заповедь. Вторая же подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя. На сих двух заповедях утверждаются весь закон и пророки" (Мф.22,37-40). "Если кто хочет идти за Мною, - говорит Господь, - отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною" (Мф.16,24). Отвечает ли этим требованиям правовое жизнепонимание? Можно ли сказать, что человек любит Бога больше всего, можно ли сказать, что он совершенно отвергся себя, когда человек исполняет волю Божию только в надежде - за это получить высшую награду? Ведь целью, которая освящает для человека доброделание, в данном случае служит не что иное, как благополучие, - средоточием жизни человека продолжает оставаться его собственное "я", а не Бог. Делая известную уступку в пользу закона Божия, человек в душе-то остается все прежним себялюбцем, желающим только своей выгоды. Правда, изречение о крестоношении относится к скорбям здешней жизни. Но справедливо ли этими скорбями ограничивать силу слов Спасителя? Не нужно забывать, что Господь никогда не учил нас внешнему благоповедению, как конечной цели, а имел в виду душевное настроение. Если, например, Он заповедовал остерегаться клятвы, подставлять другую щеку ударившему и проч., то это совсем не значит, что христианину предписываются именно эти действия (сектанты не имеют права гак ограничивать смысл этих слов). Для христианина обязательно то настроение, которое при известных условиях может выразиться в указанных действиях; эти последние служат только, так сказать, наглядным примером к учению, а не его содержанием. Точно то же следует сказать и о крестоношении. Господу, конечно, не нужны наши страдания, а нужно то настроение, которое делает для нас не только безразличным, но и радостным страдать за Христа, - нужно то самоненавидение, которое является прямым следствием и выражением любви к Богу. "Даждь ми, сыне, твое сердце", - говорит Премудрый (Притч.23,26). Между тем, делание из-за награды сердца-то именно и не дает, сердце-то именно принадлежит по-прежнему человеку, а не Богу. "Если делаете добро тем, которые вам делают добро, какая вам за то благодарность? ибо и грешники то же делают. И если взаймы даете тем, от которых надеетесь получить обратно, какая вам за то благодарность? ибо и грешники дают взаймы грешникам, чтобы получить обратно столько же" (Лк.6,33-34). Опять, Господь не о должниках наших печется, а хочет этим примером научить нас самоотвержению ради нашего Небесного Отца. "И будет вам награда великая, и будете сынами Всевышнего; ибо Он благ и к неблагодарным и злым" (ст.35). Если же мы любим Христа и следуем за Ним только потому, что "ели хлеб и насытились" (Ин.6,26), - если мы делаем добро только потому, что от Бога ожидаем большего вознаграждения, то чем наше доброделание отличается от языческого? Ведь, и язычники, ожидая награды, могут делать добрые дела - совершают даже такие подвиги, пред которыми нельзя не остановиться в изумлении? Таковы, например, факиры, буддийские подвижники, некоторые дервиши и т.п. Все они, всякий по своему, ожидают себе награды или выгоды за гробом - и ради нее удручают свое тело, переносят обиды, отказываются от удобств и почестей мирской жизни и пр. Все отличие нашего доброделания от языческого будет состоять в том, что мы ожидаем себе награды от истинного Бога, тогда как буддисты, факиры и пр. гоняются за призраками; но в существе своем, с точки зрения настроения, мы от них нисколько не будем отличаться: мы будем такими же, как они, себялюбцами [63]. Нет, истинный последователь Христа "не делает греха" не из-за страха наказания и не по желанию награды, а потому, "что семя Божие пребывает в нем" (Ин.3,9). Доброделание его, таким образом, должно находить себе корень внутри души, должно проистекать не из саможаления, по самому существу враждебного Христову учению, а из любви к добру и Богу.

Обличение наемничества Отцами и Учителями Церкви

Вот почему Отцы и Учители Церкви со всею решительностью обличают доброделание из-за награды или из-за страха, это "корчемство", по выражению св. Григория Богослова. "По моему мнению, - говорит Климент Александрийский, - мы должны приходить к Логосу Спасителю не из страха наказания, не из-за обещания награды, а из-за превосходства добра самого в себе: такие станут в святилище одесную; воображающие же чрез раздачу тленных имуществ приобрести нетленные в притче о двух братьях названы наемниками" (Лк.15,11). "Если бы мы могли представить, - говорит он же, - что кто-нибудь предложил гностику, желает ли он выбрать познание Бога или вечную жизнь, и если бы эти две вещи, которые совершенно тождественны, были разделены, - то гностик без малейшего колебания избрал бы познание Бога, признавая, что обладание верой, которая от любви восходит к познанию, желательно само по себе", независимо от того, приятно ли или неприятно, выгодно или нет - для человека. "Если ты раб, - говорит св. Григорий Богослов, - бойся побоев. Если наемник, одно имей в виду: получить. Если стоишь выше раба и наемника, даже сын, - стыдись Бога, как Отца; делай добро, потому что хорошо повиноваться Отцу. Хотя бы ничего не надеялся ты получить, - угодить Отцу само по себе награда". "Совершенство, - по словам св. Григория Нисского, - не рабски, не по страху наказания удаляться от порочной жизни и не по надежде наград делать добро, с какими-то условиями и договорами, торгуя добродетельною жизнию, но теряя из виду все, даже что по обетованию соблюдается надежде; одно только представлять себе страшным - лишиться Божией дружбы, и одно только признавать драгоценным и вожделенным - соделаться Божиим другом, - это, по моему мнению, и есть совершенство в жизни".

Но самого главного, так сказать, непримиримого обличителя наемническое доброделание находит себе в лице св. И. Златоустого, на которого иногда можно указать, как на его защитника. Он прямо открывает настоящий источник этого доброделания в себялюбии, в отсутствии любви к Богу и Христу. "Что ты говоришь, малодушный, жалкий человек? - восклицает Святитель, - тебе предлежит нечто сделать угодное Богу, и ты стоишь в раздумье о награде? Если бы тебе, сделавши это, предлежало впасть в геенну, и тогда следовало ли бы откладывать? Напротив, не с большим ли усердием надлежало бы приниматься за доброе дело? Ты делаешь приятное Богу - и ищешь еще другой награды? Истинно не знаешь ты, какое великое благо угодить Богу; потому что, если бы ты знал это, то никакой другой награды не сравнял бы (с этим благом). Разве не знаешь, что награда тебе будет больше, когда ты станешь делать должное, не надеясь на награду?" "Мы, - говорит Святитель в другом своем творении, - находимся в столь жалком расположении духа, что, если бы не было страха геенны, может быть, и не думали бы сделать что-либо доброе. Потому и достойны мы геенны, если не за другие вины, то за то именно, что страшимся ее более, нежели Христа. Не таковы, но совершенно противоположны были чувствования блаженного Павла. Мы потому и осуждаемся в геенну, что наши расположения иные. Если бы мы любили Христа, как любить должно, то знали бы, что оскорбить любимого тяжелее геенны. Но мы не любим, потому и не знаем великости сего наказания... Хотя всегда мы живем во грехах и пороках, но, как скоро сделаем малое добро, только бы стоило то какой-нибудь награды, по примеру злонравных рабов, до последней малости высчитываем и вывешиваем, какая нам следует за то плата. Но ты большую получишь награду, если делаешь не в надежде награды. Говорить о наградах и наперед их исчислять означает больше наемника, чем верного слугу. Надобно делать все для Христа, а не для награды. Для того и угрожает Он геенною, для того и обещает царствие, чтобы мы Его возлюбили. Итак, возлюбим Христа, сколько любить должно: вот высокая награда, вот царство и удовольствие".

Некоторые пытаются, вопреки голосу Отцов Церкви, оправдать доброделание из-за награды тем соображением, что оно, хотя, может быть, и не совсем нравственно, но полезно. Нужно, - говорят, - смотреть, какая мзда имеется в данном случае; христиане же имеют в виду мзду, превосходящую все, притом, ожидание этой мзды заставляет христиан прилепляться к Богу, быть нравственными и пр. [64] Но этим соображением можно доказать разве разумность, расчетливость такого доброделания, но не чистоту его побуждений. Кроме того, и качество такого доброделания, его глубина и прочность весьма сомнительны. "Коню, - говорит св. И. Златоуст, - особенно надо удивляться тогда, когда он может без узды идти ровно; если же он прямо идет потому, что удерживается возжами и уздою, то в этом нет ничего удивительного: тогда эту стройность приписать должно не благородству животного, но силе узды. Это же должно сказать и о душе: не удивительно, если она ведет себя скромно, когда гнетет ее страх; нет, тогда покажи мне душевное любомудрие и совершенное благонравие, когда пройдут искушения и снимется узда страха". И это вполне понятно. Если человек делает добро только из-за награды или по страху наказания, то все его нравственное развитие может быть подвергнуто весьма сильному сомнению. Положим, он теперь делает добро; но, ведь, душа его в этом добре не участвует и им не дорожит, ведь, смысл жизни для него в самоуслаждении. Стоит только предположить, что обстоятельства изменились, что для человека стало выгоднее делать зло, а не добро, и тогда вся его добродетель, как растение без корня, пропадет мгновенно, тогда и окажется, что сердце человека совсем не с Богом, хотя языком своим он и чтил Его.

Прекрасно описывает это подневольное доброделание св. Тихон Задонский. "Многие христиане, - говорит он, - пришедше в чувство грехов своих, которыми величество Божие прогневали, жалеют и сокрушаются не ради иной какой причины, как только того ради, яко им следует мука, грешникам уготованная. Сия печаль происходит от самолюбия, как сие всяк может видеть; яко жалеют о следующей погибели своей, а не о Бозе, грехами их разгневанном и оскорбленном. Таковыи, когда бы не надеялися за грехи последующие казни, и ежели бы возможно было во веки в мире жить и всегда грешить, никогда бы грешить не преставали. Ибо престают они от грехов не ради Бога, но ради страха своей погибели. И тако неправость сердца, самолюбие и лукавство сердца познается. Все бо мы ради Бога творить, от злых уклоняться и добрая творить должны. Яко же бо Бог все в нашу пользу творит, тако мы все во славу Его творить должны. Сие есть правость сердечная... Истинное жаление и печаль по Бозе в том состоит, чтобы христианину сокрушаться и жалеть не ради лишения вечного живота и последующие во аде казни, но ради того, что он Бога, Создателя, Искупителя и Промыслителя своего, Которого должен паче всего почитать, любить и слушать, - не почитал, не любил и не слушал... Сия есть истинная печаль по Бозе. О сем печалиться христианину должно, что он не отдавал Богу должного. Таковую печаль имеющий, хотя бы и вечного живота и геенны не было, будет печалиться, плакать и стыдиться, и сам себе окаевать... Таковая печаль от любви происходит, и есть истинная, христианская, праведная по Бозе печаль".

Таким образом, самая сущность христианства оказывается искаженной при правовом жизнепонимании: теряется возвышенность и духовность представления о Боге, человек же оставляется при его прежнем, дохристианском себялюбивом расположении.

Чем объясняются следы правового жизнепонимания в Св. Писании и Предании

Но если так, если это жизнепонимание по самому существу своему противоположно христианскому и если оно единодушно отвергалось Словом Божиим и Отцами Церкви, - то как понять те изречения, в которых это жизнепонимание как будто бы признается? Прежде всего, в весьма многих случаях Слово Божие и Отцы Церкви, указывая человеку на вечное блаженство праведников и вечные мучения грешников, хотят выразить лишь ту мысль, что святость есть истина, а грех - ложь, и потому первая имеет в себе залог торжества, вечна, а второй необходимо должен привести к погибели, к посрамлению. "Никто своим беззаконием не укрепит своей жизни" (Иез.7,13). Другими словами, это - убеждение в том, что наш святой Бог есть Единый Истинный Бог, и Его закон есть единое истинное устроение жизни, есть единый истинный закон бытия. Если за гробом и праведников и грешников ожидает одинаковая участь, тогда добро и зло одинаковы по достоинству, оба они одинаково условны, временны. Добро не имеет никакого преимущества пред грехом, оно даже является более слабым, чем грех, потому что в жизни грех нередко торжествует. Но это приводит уже к мысли, что и Бог, повелевающий делать добро и Сам святой, не есть на самом деле Господь всего, учение Его, следовательно, не есть безусловная истина и т.д.

В таком смысле должны быть понимаемы и те очень многие места в Св. Писании, где праведники недоумевают, что "путь нечестивых спеется", или что праведники унижены, что закон Божий в поругании. Мы будем очень далеки от духа Слова Божия, если поймем все такие недоумения в смысле самолюбивого недовольства, ропота на Бога, в смысле требования себе платы за исполнение закона. Недоумения эти происходили от того, что уничижение праведников и вообще истинной веры, благочестия представлялось как бы несогласным с истиною Божиею. Если зло торжествует и не видно конца его торжеству, то не оно ли и есть истинный закон бытия? Неужели же не Бог управляет миром, неужели следовать закону Божию есть не больше, как заблуждение? Возможность так подумать (не для них, а для неведущих Бога) и мучила совесть ветхозаветных праведников: торжество зла давало повод врагам глумиться над законом Божиим. "Чистым очам Твоим несвойственно глядеть на злодеяния, и смотреть на притеснения Ты.не можешь. Для чего же Ты смотришь на злодеев, и безмолвствуешь, когда нечестивый поглощает того, кто праведнее его?" (Авв.1,13). Свои личные страдания здесь совсем не на первом месте: неправильность, неестественность порядка вещей мучит праведника. Поэтому, если дело в одних личных страданиях, если праведнику доказано, что его Бог есть истинный Бог и непременно господствует над злом, тогда о своих страданиях праведник может и не вспомнить и о своей личной судьбе может и не позаботиться: пусть он сам страдает и даже будет страдать вечно, он, все-таки знает, что верит в истину и что истина победит.

История Иова

Весьма ясно раскрыта эта мысль в книге Иова. Иов терпеливо переносит свои несчастия и не отпадает от Бога не потому, что он думает о награде, а просто потому, что верует в Бога. Поэтому на искусительный совет жены Иов даже и не упоминает о будущем воздаянии, а просто еще раз исповедует свою веру в Бога: "если мы от Него получили доброе, что из того, если теперь получим злое", -что бы ни было с нами, полезно ли было бы для нас исполнять закон Божий или бесполезно, от этого ничего не переменяется, истина остается истиной, Бог, по-прежнему, есть Бог. Слушая не совсем искренние рассуждения своих друзей, Иов мучился и роптал, но опять-таки потому, что при сознании своей невинности не мог он свои несчастия считать наказанием; если же они- не наказание, то где же их смысл, и справедлив ли Господь? Рассуждения друзей, таким образом, приводили человека или к лицемерию (в душе чувствуя, что страдания не заслужены, все-таки говорить, что они заслужены, защищать правду Божию лицемерием, за что Иов и обличает своих друзей), или же могли заставить усомниться в Боге. Поэтому-то Иов и просит, чтобы ему дано было видеть Господа, дано было предстать пред суд Божий. Когда же Господь является и открывает Иову и друзьям его Свое величие, Иов повергается в прахе и пепле, но вполне успокоенный: теперь его очи видели Господа, о Котором он слышал только слухом уха, его вера нашла себе неопровержимое доказательство, истина торжествует. Об избавлении от страданий он даже и не упоминает: его Бог, на самом деле, есть Бог, есть истина, - для него это главное.

Таким образом, торжество добра необходимо предполагается его истиной: вечное блаженство праведников есть свидетельство об истинности Христова учения.

Если же нередко в Св. Писании и творениях Отцов Церкви человек побуждается к доброделанию обещанием награды, то это - неизбежные уступки обычному человеческому настроению.

Мог ли себялюбец понять, что прогневлять Бога тяжело и стыдно, когда вся его забота направлена только на его собственное благополучие? Необходимо, следовательно, было ему прежде всего указать, что и для его благополучия пребывать во грехах пагубно, что прогневать Бога не только прискорбно и стыдно, но и страшно. "Когда, - читаем мы у св. Григория Нисского, - иные, как говорит Апостол, в нечаяние вложшеся, предадут себе (Еф.4,19) жизни греховной, став подлинно какими-то мертвыми и недействующими для жизни добродетельной, то ни мало не чувствуют они, что делают. Если же коснется их какое-нибудь врачующее слово как бы горячими какими и опаляющими составами - разумею строгие угрозы будущим судом, - и страхом ожидаемого до глубины проникнет сердце, и в нем, оцепеневшем от страстей сластолюбия, как бы растирая и согревая, подобно какому-то горячительному и острому веществу, - страх геенны, огнь неугасимый, червь неумирающий, скрежет зубов, непрестающий плач, тьма кромешная и все сему подобное, заставит почувствовать ту жизнь, какую проводит: то соделает его достойным ублажения, произведя в душе болезненное чувство".

С другой стороны, себялюбивому человеку нельзя разъяснить и прелести добродетельной жизни, пока он себялюбив; необходимо сначала показать ему, что добродетель ведет к блаженству, что труды в здешней жизни будут сторицею вознаграждены в жизни вечной. Отсюда-то происходит стремление привлечь к доброделанию указанием на его полезность, - стремление, какое мы встречаем в Св. Писании и Предании. "Сурова добродетель, - говорит св. И. Златоуст, отвечая прямо на наш вопрос, - но будем представлять ее облеченною в величие будущих обетовании. Люди с душою возвышенною находят ее прекрасной и без того, самое по себе, и потому стремятся к ней, - живут добродетельно не из-за наград, а для угождения Богу, и высоко ценят целомудрие не для того, чтобы избежать наказания, а потому, что так повелел Бог. Если же кто более немощен - тот пусть представляет себе и награды".

Таким образом, только для немощных, несовершенных нужно напоминать о награде за добродетель, совершенные же знают ценность добродетели - и потому будут добродетельными и без наград. Становясь на указанную точку зрения немощных, Отцы Церкви никогда не забывали ее несовершенства, и, допуская ее в жизни никогда не освящали ее, никогда не забывали указывать своим пасомым, что это только подготовительная ступень, и только в этом смысле допустима в христианстве. "На первую ступень, - говорит Климент Александрийский, - нас возвышающую над плотским человеком, возводит нас заповедь, соединенная с устрашением; страх удерживает нас от всякого рода неправд. Второю ступенью состоит надежда, нас устремляющая к верховному благу. К совершенству же, как и естественно, приводит любовь, оканчивающая дело нашего воспитания на путях познания". "Это уже вторая степень похвальной жизни - делать что-либо из-за награды и воздаяния; и третья - избегать зла по страху наказания" (св. Григорий Богослов). Поэтому, даже в своих обращениях к самым начинающим (подвиг), и притом в аскетических упражнениях, которые особенно суровы и, следовательно, по Златоусту, наиболее нуждаются в подкреплении воли обещаниями, даже в этих случаях отцы-подвижники напоминали истину о бескорыстной добродетели. "Если возможно для тебя, - говорит преп. Исаак Сирин, таким ограничительным выражением указывая на трудность иметь возвышенное настроение, - делай добро и не ради будущего воздаяния".

Следовательно, попытки обосновать добродетель на побуждениях, чуждых чистой нравственности, на выгоде или пользе, имеет в Св. Писании и Предании происхождение случайное: они обусловлены степенью развития людей, а совсем не существом того учения, которое проповедуется. Как такие случайные, они не могут поколебать нашего вывода о правовом жизнепонимании: это последнее, повторяем, непримиримо противоречит христианскому жизнепониманию, как оно выражено в Св. Писании и творениях Отцов Церкви.

Примечания
1. Заимствовано с некоторыми сокращениями, не изменяющими смысла, из сочинения архиепископа (Финляндского) Сергия: "Православное учение о спасении". СПб., 1910 г. (стр. 6-10, 15-32, 3445, 49-52, 55-71, 73-76, 155-160, 76-S9). Оглавления в большинстве случаев принадлежат редакции.
2. Apologia Conf. Aug. III (166). В своих цитатах лютеранских символических книг мы пользуемся изданием Hase: "Libri symbolici ecclesiae evangelicae". Lipsiae. 1846. pag. 119. Ср. Zwinglii Artic. V. Ed. Niemeyer: "Collectio Confessionum in ecclesiis reformatis publicatarum". Lipsiae. 1840. pag. 5. Этим изданием пользуемся для всех символических книг реформаторской церкви.
3. Apol. III (144). Hase 113.
4. Apol. III (167). Hase 120.
5. Первые реформаторы, как известно, с большим вниманием прислушивались к голосу некоторых оо. Церкви, в особенности Августина, слова которого не раз цитируются в самых символических книгах протестантов. Напр., Zwing. Expositio fidei XI, 103. Niem. 58.
6. Conf. Aug. I, 20. Hase 16.
7. Form. Cone. I, 2. Hase 579.
8.Conf. Belg. XXIV. Niem S76.
9. Conf. Scot. I. Art. 15. Niem. 348.
10. "Веруем, учим и исповедуем, что правда наша пред Богом есть именно это самое, что Господь нам отпускает грехи из одной благодати". "Form. Cone. Art. III (4). Hase 584". Ср. Conf. Gall. art. XVIII. Niem. 334: "Веруем, что вся наша праведность заключается в отпущении наших грехов, которое есть, как свидетельствует Давид, и единственное наше блаженство". Ср. также Conf. Belg. XXIII. Niem. 374.
11. Напр. Apol. III (40). Base 90, говорит, "что оправдание означает не только одно начало обновления, но и то примирение, которое мы получаем впоследствии".
12. Hollaz у Бретшнейдера. "Systematische Entwickelung aller in d. Dogmatik vorkommenden Begriffe". Leipzig. 1819. S. 624.
13. Apol. III (131). Hase 109.
14. Hollaz. Ibid.
15. Бог "дарует и вменяет нам праведность послушания Христова, ради этой праведности мы и принимаемся Богом в благодать и считаемся праведными". (Form. Cone. Art. III (4). Hase 584).
16. Quenstedt у Бретшнейдера. Op.cit. 624.
17. Ibid. 625. Ср. Art. Smalcald. III. Art. XIII (I) Hase, 336: "Хотя грех еще не уничтожен совершенно в плоти и еще не мертв, однако Бог не желает его нам ни вменять, ни помнить".
18. Apol. III (241). Hase 136.
19. См. напр., отзыв Scheele о Hengstenberg'e, который "под конец дней своих отождествлял оправдывающую веру с деятельною жизнию по вере в Сына Божия". Scheele разделяет мнение "славнейших учителей своей церкви, которые единогласно объясняли это следствием старческой немощи Hengstenberg'a, которое омрачило раньше так ясно блестевший ореол этого мужа". Theologische Symbolic. Leipzig. 1886. Theil. II S. 59.
20. Apol. III (128-9). Hase 108-9.
21. "Добрые дела за истинной верой (если только она не мертвая, но живая вера) непременнейше и без всякого сомнения последуют, как плоды доброго дерева". Form. Conc. IV (6). Hase 589...
22. "Вера та, которая воспринимает в сердце устрашенном и бегущем греха отпущение грехов, не остается в тех, кто пребывает в страстях, и не существует вместе со смертным грехом". Apol. III (23). Hase 86.
23. Это именно хотят сказать символические книги, когда они с особенной силой стараются показать, что вера совсем не легкая вещь, что она требует высшего напряжения энергии и даже превышает силы человека. Напр. Apol. III (128-9). Hase 108-9.
24. Conf. Belg. art. XXIV. Niem. 375.
25. Catech. Genev. 1, Niem. 139.
26. "Оправдывающая вера, как такая, не должна быть смешиваема ни с чем чуждым ей, ни с той, предшествующей оправданию, внутренней борьбой, при которой человек стоит еще в преддверии Богообщения и потому стремится проникнуть в его святилище, - ни с борьбой освящения, задача которой, среди разнообразных отношений земной жизни, дать форму и образ свыше насажденному зерну Божественной жизни, чтобы вывести на свет сокрытое сокровище сердца и развернуть его пред глазами людей. Первое образует, бесспорно, предположение, а второе, как плод и действие, следует за актом оправдания". (Scheele. 61).
27. Conf. Scotic. art. 13: "Лишь только Дух Господа Иисуса, Которого избранные Божий воспринимают чрез истинную веру, овладевает чьим-нибудь сердцем, тотчас же того человека возрождает и обновляет". Niem. 364.
28. Scheele. Symbolic, s. 59.
29. Так как вера воспринимает Христа - правду нашу и всецело отдается благодати Божией во Христе, поэтому вере предоставляется оправдание, именно ради Христа, а не потому, что она есть наше дело. Conf. Helv. poster. XV. Niem. 495.
30. "Вера не тем оправдывает или спасает, что она есть дело ценное само по себе, но только тем, что оиа воспринимает обетованное милосердие". Apol. II (56). Hase 70. Ср. ib. II (86). Hase 76.
31. Catech. Palatin. LXI: "Почему ты утверждаешь, что ты оправдан одною только верю?" (Cur sola fide te justum esse affirmas)? - "He потому, что я угождаю Богу достоинством моей веры, но потому, что одна сатисфакция, праведность и святость Христовы суть моя правда пред Богом. А получить и усвоить ее себе я могу не иным путем, как верою". Niem. 443.
32. Бретшнейдер, ор. cit. 636. "Оправдывает одна только вера, а не добрые дела (bona opera), понимать ли их в смысле выбранных по своему желанию благочестивых упражнений, или в смысле собственно исполнения долга (Apol. VI; Aug. Conf. art. 4. Form. Conc. art. 3), потому что одна только вера усвояет себе заслугу Христа, которою оправдывается человек (Artic. Smalcald. pars II, art I)".
33. Conf. Aug. 1, 6. Hase 11.
34. Apol. II (76-8). Hase 73-74.
35. Apol. II (112-3). Hase 81.
36. "Веруем, учим и исповедуем, что одна только вера есть то посредство или орудие, которым мы воспринимаем Христа Спасителя и с Ним ту праведность Его, которая может предстать пред судом Божиим". Form. Conc. p.I, art.III (5), Hase 584. Ср. Conf. Belg. art. XXII. Niem.374.
37. Apol. III (80), Hase 97: "Мы восхваляем и требуем добрых дел и указываем много оснований, почему они должны совершаться". Ср. Conf. Helv. XVI. Niem. 498.
38. "Если", - по словам Бидермана (Dogmatik. 451), -"католическая догматика возгоралась ревностью о необходимости добрых дел и налагала анафему на тех, которые отрицают дела, то это было простым непониманием или злостным искажением протестантского учения, чем и до сих пор еще, однако, католическая полемика старается пустить пыль в глаза".
39. "Дела должно совершать или ради повеления Божия, или для упражнения веры, или ради исповедания и воздаяния благодарности". Ср. Apol. III (68). Hase 95. Ср. Basilien. prior, conf. Disp XXlV: "Дела совершаются верными не для удовлетворения за грехи, но для одного того только, чтобы показать ими, что мы в некоторой степени благодарны Богу, Господу нашему, за великие благодеяния, оказанные нам во Христе"" Niem. 100.
40. "Если бы освящение состояло только во внешнем, юридическом вменении нам заслуг Христа и если бы и после него мы оставались еще во грехе, - наше оправдание, благодать Божия и искупление были бы только внешностью; тогда уничтожена была бы истинность Бога, так как Он видел бы нас святыми, чем мы бы не были, и не видел бы нас грешниками, которыми мы однако были бы". Н. Klee. Katholische Dogmatik. Mainz. 1835. Th. III, 67.
41. Perrone. Praelecliones theologicae. Paris. 1842. Tom. I. 1391: "Оправдание, по католическому пониманию, состоит во внутреннем обновлении посредством благодати, которая ради заслуг Христа Спасителя нашего прилепляется душе (человека)".
42. "Если кто скажет, что люди оправдываются без Христовой праведности, которую Он для нас заслужил, - или, что они бывают чрез нее праведны только формально, да будет анафема", - гласит 10-й канон Тридентского собора. Sacrosanctum, oecumenicum Concilium Tridentinum. Editio reformata. Tridenti. 1745, pag. 39.
43. Klee. III, 63.
44. "Благодать, - говорит Klee, - дается не по заслуге, потому что: 1) тогда уничтожалось бы понятие Божией благости и полное право Его в раздаянии последней, равно как и понятие благодати, так как, где есть заслуга в собственном, строгом смысле, там выступает в собственном и строгом смысле долговое или правовое отношение, требуется и дается не благодать, а право и собственность; 2) потому, что благодать есть основание и условие всякой заслуги, - следовательно, благодать не может попасть под заслугу; 3) потому, что Бог, по Писанию и опыту, дает благодать и недостойным; 4) потому, что библейская аксиома, что Бог не взирает на лица, взятая в своей полноте и широте, совершенно не допускает такого изъятия" (III, 47-48).
45. Тридентский собор: "Ничто из того, что предшествует оправданию, вера ли, или дела, ничто не заслуживает самой благодати оправдания, ибо, если благодать, то не от дел: иначе, как говорит Апостол, благодать не есть благодать" (Tridentinum. pag. 33). Ему следует Klee (III, 62), когда незаслуженными считает только "первую благодать, как первую, как начало, и благодать оправдания, как фундамент всякой заслуги".
46. Сборник: Petri Lombardi, Sententiarum libr. IV... nec. non. Thomae Aquinati summa Theologica. Paris. Tom. II, 961: "Никакая природа не может быть достаточной для такого акта, который бы заслуживал вечную жизнь, если не привзойдет некоторое supernaturale donum, которое называется благодатию".
47. Klee (III, 26): "Мы под благодатию Божиею здесь разумеем силу и действие Божие в твари, направленное к сохранению или восстановлению и совершению ее отношения к Нему, как того, в чем - ее спасение, ее истина, свобода и блаженство".
48. Perrone. I, 1241.
49. Thoma Aquin. Том II, 952. Ср. can. XI Тридентского собора: "Если кто скажет, что люди оправдываются или одним вменением правды Христовой, или одним отпущением грехов, без благодати и любви, которая изливается в сердца их Духом Святым и к ним прикрепляется; или скажет, что благодать Божия есть только благоволение, - да будет анафема". Trident, pag. 339.
50. Наглядным доказательством такого уничижения человеческой воли и вместе материализации всего процесса спасения могут служить слова Klee (III, 56): "Воля гораздо более, чем сознание, нуждается в обновляющем и укрепляющем прикосновении перста Божия, в ней должна переродиться самая сердцевина нашего бытия, должна основаться новая жизнь: воля извращеннее сознания, в ней грех; но не потому только, что она пала, и притом так глубоко, но потому, что в ней наша собственная самость, и самость конечная, - воля должна быть воспринята благодатию, обращена и возведена к Богу".
51. "Праведность, по словам Тридентского собора (Trident. pag. 37), "называется нашей" только по месту ее, так сказать, приложения, потому что, вследствие ее прилепления к нам, оправдываемся мы; но она же и есть правда Божия, потому что она изливается на нас вследствие заслуги Христа".
52. Perrone, I. 1441.
53. Klee. III 23: "Дела суть условия полного присутствия, раскрытия и увеличения в нас праведности".
54. "Оправданные таким образом (т.е. чрез Христа в таинстве крещения), по словам Тридентского собора (pag. 34), восходя от добродетели к добродетели, обновляются, как говорит Апостол, ото дня на день: т.е. умерщвляя члены своей плоти и представляя их в орудие правды на удовлетворение, чрез соблюдение заповедей Бога и церкви, полученной благодатию Христа, возрастают при содействии веры добрым делам - и оправдываются еще более".
55. Perrone. I, 1440. Ср. Trident, pag. 37: "Добре подвизавшимся до конца и надеявшимся на Бога предложена будет вечная жизнь и в качестве благодати, милостиво обещанной сынам Божиим во Христе Иисусе, и в качестве награды, которая, по обетованию Самого Бога, будет воздана их добрым делам и заслугам".
56. Trident. Pag. 37.
57. Klee III, 58-60
58. Все слова в кавычках принадлежат св. Ефрему Сирину.
59. Вот почему Отцы Церкви, употреблявшие аналогию труда и награды, подвига и венца, никогда не забывали и не скрывали от своих слушателей, что это только аналогия, только приблизительное сравнение, существа нашего спасения отнюдь не выражающее, что спасение совершается не по внешнему закону равного вознаграждения.
60. Молитвы на сон грядущим
61. Гад и Мени - имена божеств солнца и луны.
62. Канон воскресный 8-го гласа. Песнь 4-я.
63. Поэтому-то, при правовом жизнепонимании, и нельзя понять, почему Слово Божие и вся отеческая литература с такой силой настаивают на том, что человек спасается только верой во Христа и только в Церкви. Если вместе с протестантами скажем, что вне христианства человек не может быть добродетельным, то в ответ на это укажут на многочисленные следы добродетельной жизни и в язычестве (хотя, конечно, вполне цельного примера нет в язычестве); во всяком случае жизнь обычного христианина не настолько резко отличается от жизни порядочного язычника, чтобы очевидно было, почему первый более заслуживает спасения, чем второй. Почему же Господь приемлет первого, а второго нет? Мытарь был грешнее фарисея, разбойник совершил, может быть, много таких дел, от которых с ужасом отступили бы книжники. Почему же первые два Богу угодны, а фарисей и книжники нет? Остается только одно отличие: верующие признают Бога своим Владыкой, а не верующие и пр. не признают. Для законника это основание вполне достаточно: самое главное преступление в правовом союзе есть оскорбление величества. Но наше нравственное чувство неспокойно, когда то же самое мы прилагаем к Богу: от Него мы чаем высшей справедливости, которая ценит поступки человека по существу, а не по такому или другому отношению к Судящему.
64. Камень веры.

© М. Новоселов. Спасение и вера по православному учению. Религиозно-философская библиотека. Вып. 32. Братство свт. Алексия, 1995. Печатается по тексту издания 1913 г.
 


Copyright © 2001-2007, Pagez, webmaster(a)pagez.ru